Книга Сын - Филипп Майер

Мужчина принял конверт, а она думала про его босса и про Коука Стивенсона, а потом вспомнила, что сказал Финеас, прежде чем она выписала чеки. Для большинства людей проблема в том, что они дают недостаточно. Они хотят быть послами, но как только дело доходит до денег, думают, что сто баксов – это куча денег, и удивляются, что не получают отклика. В ее конверте лежали четыре чека на пять тысяч долларов каждый. Один от нее лично, один – от их юриста Милтона Брайса, один – от их управляющего Салливана, последний – от вакеро по имени Родригес. Салливан и Родригес вместе зарабатывали меньше пяти тысяч в год; она положила деньги на их счета накануне. На любой из чеков можно было купить новенький «кадиллак», и помощник внимательно изучил каждый, дабы убедиться, что заполнены они правильно. Затем отвел ее в сторону, шепнул что-то своему боссу.

Джонсон просиял; какой непосредственный тип. Он отпихнул локтем одного, другого, толпа расступилась; большие уши, большой нос, густые брови – он возвышался над всеми.

– Вы, должно быть, племянница Финеаса. – Улыбка не сходила с его лица с момента приземления.

– Да, – коротко ответила она.

– Он часто говорил о вас, рад познакомиться. Передайте ему, что я вспоминаю наши совместные рыбалки.

– Да, сэр.

Кто-то ухватил его за рукав.

– Работа, – усмехнулся он. – Но мы еще увидимся, дорогуша.

Когда конгрессмен уселся в вертолет, помощник разыскал ее и сообщил:

– Поскольку вы тут у себя дома, в следующий раз несите наличными. Гонка предстоит нешуточная, нам понадобится любая поддержка. – И протянул ей персик.

Возвращаясь к машине, она внимательно рассмотрела фрукт. Мелкий, помятый, годится разве что свиньям на корм; десятки таких же разбросаны в пыли вокруг.

Когда это было? Сорок седьмой или восьмой, точно уже не вспомнить. Сказать, что его избрали, не совсем правильно. Но, по крайней мере, урна 13 обнаружилась в Округе Джим-Уэллс, а не Уэбб и не Диммит[112]. Эти годы слились в одно сплошное пятно. На ранчо появилось достаточно скважин, чтобы обеспечить приток капитала, после чего там решили прекратить бурение. Они с Хэнком купили дом в Хьюстоне. Сняли маленький офис. Потом офис побольше. Потом купили дом попросторнее. При тогдашних темпах роста экономики невозможно было потерять деньги, чем бы вы ни занимались.

Она думала, что за три года они с Хэнком привыкнут друг к другу, установится скучноватый, но стабильный ритм, жизнь покатится по хорошо наезженной колее. Ничего подобного. Мир менялся слишком быстро, бизнес рос пяти, если не десятикратно ежегодно, и это был ее бизнес в той же мере, что и Хэнка. Своим способностям она не удивлялась, она с детства принимала их как данность, но его таланты, казалось, не имели границ – она даже начала подозревать, что Хэнк в чем-то превосходит ее. Мысль приносила облегчение и беспокойство одновременно. Она никогда и вообразить не могла, что сможет вести нормаль ную жизнь, находясь под чьим-то покровительством, и не слишком тревожиться из-за этого.

Большинство знакомых мужчин были глупцами вроде ее отца и братьев, ими руководило упрямое невежество, которое они по недоразумению принимали за гордость. Невежество определяло каждый миг их существования, и вплоть до настоящего времени она не сомневалась, что мыслит яснее, честнее любого из мужчин, за исключением Полковника и, возможно, Финеаса. А вот теперь появился еще Хэнк.

Он, конечно, не был идеален. Нетерпим в отношении того, что считал глупостью, даже если остальные полагали это важным. В нем была какая-то северная холодность. Взять хоть историю с той ужасной писательницей из Нью-Йорка. Джинни не хотела встречаться с ней наедине, но Хэнк очень предусмотрительно сбежал из города, а Джинни опрометчиво согласилась принять писательницу на ранчо, в восьми часах езды от Хьюстона, – у них тогда не было личного самолета, – вместо того чтобы настоять на интервью в офисе. Тетка писала грандиозный роман о Техасе. Она уже встречалась с Клебергами, Рейнолдсами и только что побывала на открытии отеля Гленна МакКарти. Эта дама получила Пулитцеровскую премию; казалось, с ней полезно завязать знакомство.

Подали ранний ужин. Джинни распорядилась поставить лучший сервиз и столовое серебро. Дама явно ценила подобные вещи, она жадно всматривалась в обстановку, как бедный родственник, готовящийся вступить в права наследства. Долговязая и неуклюжая, как подросток, а на голове будто птичка соорудила гнездо из седых кудряшек. И, как у многих северян, ее самоуверенность не вязалась с внешностью.

– Вы дитя-миллионер.

– Мне двадцать два.

– Но деньги вы получили, когда были дитя.

– Верно. Но я никогда не думала, что это имеет какое-то значение.

– О, ну как же, – удивилась писательница, – конечно же, имеет. – И добавила: – Как это по-техасски.

Прозвучало совсем не похоже на комплимент.

– Вам не одиноко здесь?

– Я замужем, – ответила Джинни. – И большинство из нас теперь не живет на своей земле. Теперь все мы горожане.

Как же не хватает Хэнка. Он знает, как вести себя с такими дамочками; она же сама в конце концов обязательно брякнет что-нибудь неподобающее.

– Ваш дом нетипичен для этих мест, – продолжала дама. – Обставлен с большим вкусом, я имела в виду. И словно стоял здесь всегда.

Джинни лишь пожала плечами. Она не собиралась кормить сплетнями эту женщину.

– Мой прадед был яркой фигурой.

Писательница кивнула. Джинни не понимала, что в ней такого важного. Даже шляпка у нее смешная. Все в ней кричало, что она чужая здесь, ее интересуют только деньги и земли техасских семейств и сколько грязных слухов можно о них собрать.

Принесли ужин. Джинни тщательно продумала меню и, чтобы гостья не решила, будто на нее стараются произвести впечатление, остановилась на фахитас.

Флорес отлично готовила; стейк натерли солью и перцем, обжарили на гриле над мескитой и подали с горой гуакамоле, сальсой и свежими тортильями.

Когда они закончили, с пастбищ потянулись работники. Они рассаживались за длинным столом позади большого дома, Флорес подавала еду, болтая с парнями по-испански. Писательница наблюдала через окно.

– Хотите, чтобы я вас представила? – на всякий случай спросила Джинни. – Эти люди работают у нас.

– Думаю, я не понимаю их языка, дорогая. Но пожалуй, выйду покурить.

– Я на минутку, – извинилась Джинни.

Когда она вернулась из туалета, дама по-прежнему стояла у окна, но со странным выражением лица.