Книга Арестант - Андрей Константинов

— Что же вы подумали?

— Я подумал: может быть, мы выпьем вместе по чашечке кофе?

Навряд ли это подставка… Он слишком молод, застенчив и естественен. Профессионалы так себя не ведут. И уж тем более не представляются детективами… Мальчик, скорее всего, просто бравирует, хочет пустить пыль в глаза и познакомиться с симпатичной женщиной.

— Ну что же, давайте выпьем кофе… Почему бы и нет?

Все-таки старик, кажется, ошибся — это не она. Похожа, но не она.

Кафе оказалось скромным. Оно занимало часть магазинчика, торгующего книгами, канцелярскими товарами и всякой мелочевкой. Работали в нем то ли китайцы, то ли корейцы. В углу стояла маленькая искусственная елочка. Под ней прятался гном с длинной — до полу — бородой.

Кроме них, в кафе никого не было. Китаец с длинной серьгой-подвеской в ухе и татуированными кистями рук быстро принес кофе. Он пробормотал что-то про ужасную погоду и исчез.

— И что же делает английский детектив в Канаде?

— Я в отпуске, — сказал Ник. — Прилетел навестить брата. А вы… вы француженка? И… я до сих пор не знаю вашего имени.

Китаец включил музыкальный центр, по магазинчику поплыл голос Дюка Эллингтона.

— Нет, я чешка. Меня зовут Катя.

— Прекрасное имя, — ответил Ник и не понял: правду она сказала или нет. — Прекрасное имя. Мне очень нравится.

— Спасибо.

Кружился за окном снег, плыл по магазинчику голос Эллингтона, под искусственной елкой прятался бородатый гномик… а за лапой елки прятался Андрей Обнорский! Его черные глаза смотрели со страницы журнала «Ньюсуик». Шевелились губы английского детектива, играли ямочки на его щеках… Андрей смотрел на Катю с глянцевой страницы журнала. Уже больше года она не была в театре, уже больше года она не была с мужчиной, уже больше года она не читала прессу.

— Вы, Катя, совсем не слушаете меня.

— Отчего же? Я слушаю вас, Ник… Детектив мгновенно ухватил происшедшую в ней перемену. И засек напряженный взгляд, устремленный ему за спину — туда, где стояла искусственная елочка и — чуть дальше — стенд с журналами. Ник Потерн, продолжая говорить, посмотрел назад… ничего интересного там не было. Елка, гномик, стенд. Брюнетка, которая назвалась Катей, все также смотрела в одну точку. Ник повернулся было обратно, но что-то резануло по глазам. Сначала он даже не понял, что именно. А затем… затем он сообразил: со страницы журнала смотрел тот самый мужчина восточного типа, который был сфотографирован рядом с объектом.

Утром двадцать четвертого ноября Николаю Ивановичу Наумову позвонил из Москвы директор агентства «Консультант» Семенов. Он сообщил: в Торонто обнаружена Даллет-Гончарова…

Эпилог

Мороз стоял — будь здоров. В свете прожекторов искрился снег, сверкал иней на металлических ребристых ограждениях локалок. Впереди, над промзоной, несколько труб выбрасывали клубы пара и дыма. В морозном воздухе пар висел плотными облаками. Струи дыма поднимались вертикально. Группа зэков из карантина двигалась в столовую на завтрак. По морозу шли ходко. Скрипел снег под сапогами.

Обнорскому казалось, что они никогда не выберутся из стального лабиринта ходов и переходов. Пошла уже вторая неделя его пребывания в зоне, а он все никак не мог разобраться с ее географией. И вообще, он представлял себе все не так. По фильмам понятие зона ассоциируется с неким огороженным колючкой пространством, на котором стоят бараки. УЩ 349/13 больше всего напоминала лабиринт из рифленого железа. Стальные листы, видимо, поступали сюда с Уралвагонзавода… Вагонзавод когда-то делал не столько вагоны, сколько танки. Завхоз карантина рассказал, что завод занесен в Книгу рекордов Гиннеса — его корпуса видны из космоса невооруженным глазом.

В тринадцатой зоне из бракованных листов вагонной обшивки ставили заборы вокруг корпусов-локалки. Промерзшие, покрытые инеем заборы образовали фантастический городок из улиц и переулков, тупиков, проходов, калиток и каких-то щелей. Разобраться в этом сразу было невозможно. Этот лабиринт, наполненный ломаными угольно-черными тенями, придавленный сверху нестерпимо резким светом прожекторов, казался бесконечным. Казался воплощенным кошмаром сумасшедшего архитектора, бредовой декорацией…

Скрипел снег под кирзовыми сапогами, дыхание обозначалось клубочками пара… После очередного поворота группа зэков вышла на открытое пространство. Летом здесь играли в футбол, зимой сюда свозили снег. Огромные снежные кучи покрывали все поле. А на краю, около ворот, стояло какое-то невообразимое черное сооружение с высокой металлической трубой. Труба отчаянно дымила, в открытой топке билось пламя. Что это за сооружение, Обнорский не знал… Про себя он окрестил его крематорием. Позже узнает: один мудрый зэк-хозяйственник предложил так бороться со снегом. В крематории снег растапливали и сливали воду в систему канализации. Зимой печь дымила почти круглосуточно, сжигая кубометры дров.

Карантинщики вошли в столовую. После морозной улицы здесь было почти уютно: пахло горячей пищей, на стенах висели горшки с зеленью. Поднялись на второй этаж, взяли у мойки мокрые шлемки и весла[49]. Кружек почему-то не полагалось, и шлемок брали по две. Одна под пищу, другую под чай.

Обнорский и капитан из Тулы Лешка Захаров взяли по бачку и пошли к раздаче — сегодня их очередь. Со жратвой в тринадцатой было очень не худо: не «Астория», конечно, но голодным точно не останешься. Больные и работяги с тяжелого производства получали белый хлеб, яйца и даже молоко. В разоренной России даже на воле не все пили молоко… Прав был банкир Наумов, пристраивая заложника Обнорского в ментовскую зону. И бытовые условия, и питание здесь не шли ни в какое сравнение с обычными ИТУ — санаторий… Столовая была наполнена звуками, которыми наполнены все общепитовские заведения — негромким гулом голосов и позвякиванием ложек Все как в обычной рабочей столовой. Вот только чай здесь пили по-другому — из шлемок, через край. Да положенную четвертинку хлеба ломали руками — ножи в столовой не водились. В карманах осужденных тоже.

Очередь к раздаче продвигалась довольно быстро. Андрей рассеянно поглядывал по сторонам. Маленький замкнутый мир зоны представлял собой как бы модель большого вольного мира, разделенного условностями на касты. За отдельными двумя столами сидели опущенные — низшая и однозначно презираемая часть лагерного общества. За их столами было тихо — печать отверженности лежала на угрюмых лицах. Говорили, что среди петухов бывали и полковники, и прокуроры. Падение с постаментов власти они переносили особенно тяжело. Два петушиных стола ели молча.

Значительную массу лагерного населения составляли работяги литейки. Их тоже можно было узнать сразу — литейщики ходили покрытые сажей и напоминали выходцев из преисподней. С утра у них хоть лица были белыми. А к обеду белыми оставались только зубы, лица покрывались слоем сажи. Литейщики получали ежедневно по литру молока. На них, в принципе, держалось все производство…