Книга Прага - Артур Филлипс

Джон вяло подает свою идею: серия очерков на весь остаток ноября — портреты, по одному в каждом выпуске, венгерских правительственных служащих, с которыми по работе вероятнее всего могут столкнуться приезжие с Запада, начиная, может быть, с кого-нибудь из Приватизационного агентства или еще чего в таком роде.

За горизонтальными планками открытых жалюзи, с той стороны звуконепроницаемой стеклянной перегородки, Ники и Карен, склонившись над столом, перелистывают одну из папок Ники. Джону не видно, какими фотографиями они так наслаждаются вместе, а когда он входил в кабинет к редактору, Ники упивалась его неудовлетворенным любопытством. Теперь с полдюжины раз перечеркнутые полосками жалюзи женщины смеются, на что-то показывают, задумчиво глядят и постукивают пальцами по снимкам, которые больше понравились. Время от времени Ники бросает взгляд сквозь стекло, чтобы засечь и посмаковать Джоново внимание. Она осторожно складывает губы в поцелуй для него, потом кладет руку на плечо Карен и театрально указывает ей на какой-то элемент композиции, который Джон, конечно, не может разглядеть, хотя он даже подходит к стеклу и крючковатым — сломал-в-школе-играл-в-баскетбол — постоянно недолеченным пальцем отгибает полоску жалюзи вниз с металлическим щелчком, в тот самый момент, когда проникшийся редактор соглашается на Джоново полупропеченное крючковатое предложение, придумку Чарлза Габора.

(7) Чувство полночного пробуждения в комнате, где плохо топят: сквозняки, что возникают посреди комнаты, как джинн в пустыне; два часа, звуки и запахи быстро приближающейся зимы; металлический холодок пола под босой ногой, щекочущие холодные ароматы сохнущей масляной краски и фотофиксажа, и дизельного топлива — пробивается с улицы сквозь треснутое окно, и слабое дуновение знакомых духов, застрявшее в тёрке шерстяного одеяла, которое так греет, что ноги у Джона потеют, хотя его незакрытую грудь и руки покалывает занозистый, серебристый холод; и в тот миг, когда Джон нащупывает свои часы на утильном столике у кровати, он застает секундную стрелку врасплох, и она остается неподвижной целый долгий вздох, пока не замечает наконец, что за ней наблюдают, и не срывается, как ни в чем не бывало, в беспечный ритм.

— Спишь? — спрашивает Джон.

— Нет.

— Красиво окно замерзло.

— Ым. Похоже на сучья в снегу.

— Пожалуй.

— Как видишь через стекло машины.

— Наверное, да.

— Через такой маленький изогнутый клин, откусанный ломоть, который получается от дворников.

— И правда. Они как-нибудь называются?

— И печка в машине не работает.

— Как тут.

— Нет, иначе. В машине это из-за неисправности электричества. Это диверсия.

— Диверсия?

— Да. Мы ехали по этой грязной дороге и вдруг печка перестала работать, потом фары замигали, потом совсем погасли. И потом машина просто замирает, и вокруг полная тишина Ты спрашиваешь, бензин, что ли, кончился.

— «Бензин, что ли, кончился?»

— «Да ну, нет, не думаю, Джон, — стрелка показывает три четверти бака». Но машина стала посреди дороги, и когда я поворачиваю ключ, она только слабо хрипит, а потом даже и того нет. Кругом на мили — ничего. Диверсия. А на нас никакой одежды, только боа из перьев и туфли на шпильке.

— На нас? На обоих?

— Да. И тебе придется выбраться из машины и идти за помощью.

— В одном боа?

— И в шпильках; не хнычь. И в длинных-длинных ресницах. И в угольно-черном парике.

— «Но Ники, я же замерзну, если в таком виде пойду в снег».

— «Мы замерзнем оба, если не придет помощь, черт возьми, а в этой глухомани просто так никто не появится». Но ты прав, и я пожертвую тебе свое боа. Вот теперь на тебе они оба. Ты выходишь из машины, твои шпильки скрипят по свежему снегу, ты с тоской оглядываешься. Ты как можешь обматываешь два боа вокруг голого тела, поправляешь парик, ты видишь меня сквозь длинные ресницы, мое дыхание туманит стекло, и меня уже трудно разглядеть, но ты знаешь, что я надеюсь только на тебя, абсолютно голая женщина в одних туфлях на шпильке, дрожащая в машине на пустынной заснеженной лесной дороге посреди небывало холодной ночи. От тебя зависит моя жизнь. В малюсеньком кабриолете из шестидесятых, лучшей поры итальянского дизайна. Черном. Диверссссия.

— Ники?

— Да?

— Ты отсылаешь меня домой?

— Ты быстро схватываешь, малыш.

— Смотрю, ты снова повесила Маркову работу. Немного неудобно это делать, глядя, как мы это делаем в фотоувеличении.

— Да ты вроде не особо стесняешься. Если он когда-нибудь вернется, пусть забирает, а у меня останется «полароид». Эй, я хочу как-нибудь познакомиться с твоей старой пианисткой.

— Я тебе о ней рассказывал?

— Конечно, рассказывал. Или кто-то рассказывал. Может, Марк, да мало ли. Не важно. Я хочу с ней познакомиться, ладно?

— Ты вообще задумываешься о том, куда мы движемся, Ник? Ты понимаешь? Иногда мне кажется, вроде не знаю, вроде мы могли бы…

— На этом закончим. Теперь я вправду отсылаю тебя домой.

— Нет, я просто…

— Правда. Мне надо писать.

— Я знаю, но…

— Эй. Эй. Серьезно.

Джон одевается. Она целует его на пороге открытой двери, подает его рюкзак, где лежат Марковы блокноты. Ники завернулась в толстое клетчатое одеяло, в матовом серебре луны, залившем двор и проем двери, белеют ее голые руки и плечи. Еще она надела головной убор из искусственных перьев — ключевой элемент сделанного в Болгарии костюма «Вождь краснокожих», который Ники отыскала, шакаля по какому-то особенно венгерскому магазину игрушек. Трудно относиться к чему-нибудь слишком серьезно, если перед тобой лысая полуголая девушка, вождь краснокожих. И все-таки Джон хочет что-то сказать, и она, вида это, гладит его по щеке и улыбается, потом разворачивается и отступает в квартиру, роняет одеяло — стелющийся убор задевает нижними фальшивыми перьями округлости ее голых бедер — и закрывает за собой дверь.

(8) Джон принес редактору первый вводный очерк из серии «Венгры, которых вы должны знать, но не должны пытаться (откровенно) подкупить». Чтобы запутать следы, он начал с человека, не связанного с Чарлзовыми делами: пожилого охранника, который сторожит подъезд американского посольства, человека, ответственного за обмахивание металлоискателем текущих Дунаем претендентов на визу и деловых людей, идущих на прием к государственным чиновникам. Джонов очерк о Старом Петере выходит в сопровождении необыкновенно крупного плана Петерова лица (фото: Н. МАНКЕВИЛИЧКИ-ПОБУДЗЕЙ), подчеркивающего глубокие каньоны на этом лице, мягкость раздавленногубой, с прищуром, улыбки, волосатые складки, болтающиеся под подбородком и уходящие в открытый ворот его румынской спортивной рубашки. И подпись: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ПОСОЛЬСТВО ЛИДЕРА СВОБОДНОГО МИРА, БОЛЬШОЕ СПАСИБО.