Книга Идеалист - Владимир Григорьевич Корнилов

сооружённом на травянистом мелководье, стрелял много, с каким-то вызывающим азартом, как будто хотел показать, что ничуть не обеспокоен мрачным настроением бывшего своего командира.

Алексею Ивановичу, пристроившемуся в лодке у подтопленных половодьем кустов, в полукилометре от Аврова, пришлось тоже сделать несколько дуплетов, чтобы не вызвать излишних подозрений упорным молчанием. Но низко летящие гуси только шарахались и возмущённо гоготали в ответ на его выстрелы. В другое время он, наверное, не остался бы без добычи.

К тому же, с удивлением он обнаружил, что в лодке перед ним чужой патронташ, что стреляет он чужими патронами, что собственный его патронташ, видимо, в торопливости прихватил Авров.

В этой подмене что-то настораживало. Но Алексей Иванович был уже на пределе душевной измученности, подумал, в уже охватывающей его отстранённости от суетных мелочей бытия: «Бывает…»...

Досаждала ему в томительном ожидании ночи и моторная лодка, некстати появившаяся в этой затопленной пустыни, и почему-то задрейфовавшая в открытом пространстве. Подвижная фигурка человека в лодке назойливо маячила в бледных отсветах зари, и странно было наблюдать рыбака, угрюмо и бесполезно исхлёстывающего блесной мутные весенние воды. К тому же рыбак не был любителем тишины – однообразно тупая музычка непрерывно доносилась из лодки, как когда-то модный писк морзянки. В темноте музыка замолкла, но звука мотора он так и не услышал.

Все эти запечатлённые как будто сами собой детали медлительно проходили через сознание Алексея Ивановича, не сцепливаясь в какую-то одну настораживающую мысль. Да, в сущности, ничто другое не имело уже значения – Авров был перед ним, отделённый лишь малым пространством костра, и ружьё лежало поперёк колен – достаточно было двух секунд, чтобы выстрел прозвучал.

Подумалось только с отстранённостью от всего, что осталось там, в покинутой городской жизни, какой переполох поднимется в кабинетах президентской администрации, как затрезвонят телефоны правительственной связи в управленческих структурах МВД, когда вернувшись в город, он свяжется с Главой областной Администрации, и ровным бесстрастным голосом скажет: на волжских разливах, у деревни Пустынь, расстрелян за прошлые и нынешние свои преступления Геннадий Александрович Авров. Там не могут не знать, что в их владения прибыл высокопоставленный столичный гость. Авров и теперь остался высокопоставленным. Меняется власть, меняется жизнь, а милый Генаша по-прежнему, как поплавок – всё наверху! Убеждённость в том, что каждый всегда хочет больше того, что имеет, в авровских руках срабатывает безотказно!..

С тоскливо сжавшимся сердцем подумал и о том, что наверное, успеет попрощаться с Зойченькой, всё объяснит ей, она поймёт, и пройдёт ещё через одну муку из многих, выпавших ей на долю.

− Слушай, Авров, - Алексей Иванович не узнал своего голоса, хрипл и глух был голос. – Сознаёшь ли ты, что вся твоя жизнь – сплошное зло? Вся. И в прошлом и теперь?..

Авров на мгновение замер с тяжёлым свёртком в руке. Тут же его губы-ниточки под опушкой белых усов сложились в подобие улыбки.

− Знаешь, командир, я проголодался! – Он сказал это с насмешливой досадой, сладострастно пристраивая очередной шуршащий вощёный бумагой свёрток среди других, уже выложенных на весёленькую, в клеточку клеёнку. – давай перекусим для начала. Потом уж о зле, добре и прочем…

Из рюкзачка, отсвечивающего ремешками, пряжками, он вытянул плоскую бутылочку коньяка, украшенную этикеткой, установил среди развёрнутых пакетов.

− Ну-с, приглашаю! – широким жестом Авров указал на клеёнку, отяжелённую закусками.

«Да, всё так: суетный человек суетен даже перед смертью», - утвердился Алексей Иванович в прежней своей мысли, наблюдая, как Авров с каким-то даже преувеличенным аппетитом откусывает, обнажая зубы, от сохранённых в свежести бутербродов, в торопливости жуёт, двигая желваками широких скул.

− Коньячку выпьешь? – Авров с привычной аккуратностью налил в стаканчик из-под термоса. – Ах, да. Ты ж не пьёшь! – вспомнил он, и с такой обжигающей пронзительностью взглянул прямо в глаза, что Алексей Иванович безошибочно определил, что Авров знает, зачем он, Полянин, позвал его к уединённому костру.

«Ну, что ж, тем лучше, - подумал он, вжимая пальцы в прохладную шейку ружья.

Если бы электронной чудо - установкой из лаборатории Кима можно было бы высветить их биополя, то наблюдающему стало бы не по себе от невидимого в обыденности, но уже идущего смертного поединка их биополей. Гудящими от напряжения чувствами Алексей Иванович ощущал, как соприкоснулись, как содрогаются от мощных разрядов в узком пространстве между ним и Авровым противоборствующие энергии их биополей. Он не сомневался, что то же самое ощущает Авров.

Авров, не убирая еду, поднялся, напряжённым взглядом посмотрел поверх костра в близкую поросль березняка, оглядел сидевшего на земле Полянина, ружьё, лежащее поперёк вытянутых его ног.

Потискал ладонями живот, показывая подступившую нужду, с трудно давшейся ему решимостью, вобрав голову в плечи, медленно пошёл от костра к воде, высоко поднимая правую, слегка приволакивая левую ногу.

«А хвостик-то от инсульта остался!» – с профессиональной наблюдательностью определил Алексей Иванович, не чувствуя даже обычной жалости. Он поднял ружьё.

Сердце заколотилось. Удары крови он ощущал в висках, шее, в кончиках пальцев, сжимающих металл стволов. С трудом унял дрожь. Нравственные запреты, снятые необходимостями войны, за полвека обычной человеческой жизни вновь устоялись в сознании. Надо было сделать невероятно трудное усилие, чтобы вернуть себя к законам войны. Он и сейчас пытался убедить себя, что стреляет не в человека. Стреляет в зло, воплощённое в этом человеке.

Костёр разгорелся, огонь раздвинул темноту, высветилась жёлтая от прошлогодней травы пологость берега, нос лодки, приткнувшейся к молоденькому дубку.

Авров, увеличенный темнотой, стоял на самой кромке разлива, и Алексей Иванович в какой-то странной обеспокоенности подумал, что упадёт в воду.

«Впрочем, какое это имеет значение. Хоронить его я не собираюсь», - яснея мыслями, подумал он.

Спина Аврова, обтянутая кожаной курткой, отсвечивала красноватыми бликами. Прямые знакомые по фронту плечи, несуразно тонкие, сравнительно с плечами и спиной, ноги в высоких юфтовых сапогах, какая-то особая с удлинённым козырьком фуражка, отороченная мехом, завершали, словно впаянную в тьму фигуру Аврова.

Алексей Иванович с вновь гулко застучавшим сердцем приложил ружьё к плечу. Точечно светящаяся над стволами мушка остановилась между выпуклостями лопаток, палец привычно охватил изгиб спускового курка. Последний лёгкий нажим и то, что было Авровым, уйдёт в небытие.

Начнёт свой отсчёт другая жизнь Алексея Ивановича Полянина. Нынешний Закон, который служит больше безнравственности, чем человеку, будет против него. Но открытого суда он добьётся. И защищать он будет не себя. Защищать он будет Справедливость, попранную циничностью этого должностного лица, Справедливость, распинаемую им и поныне. Общество обязано прозреть зло, жирующее на