Книга Все хорошо - Мона Авад

актер на сцене. Сыграл свой час, побегал, пошумел – и был таков».

Пол улыбается. И на мгновение мне кажется, что я вижу его череп, просвечивающий сквозь кожу. Трясу головой, и видение исчезает. А Пол все так же стоит в серой траве и глядит на меня потухшими глазами.

В груди у меня ширится дыра. Черная, как кромешная тьма.

– Не та реплика, – объясняю я Полу. – Это из «Макбета». Его последний монолог. Перед тем, как его убьют.

Он целует меня в лоб. Сухие горячие губы прикасаются к моей коже.

– Пол, ты меня слышал? Ты спутал реплики.

Но он лишь смотрит на меня. Отлично зная, что это не те слова. И софит над его головой постепенно гаснет.

– Пол, что происходит?

Я крепче вцепляюсь ему в руку, но она выскальзывает из пальцев. Огни над сценой меркнут. И вдруг мне на грудь наваливается тяжесть. Такая, что невозможно вздохнуть. Образ Пола тускнеет, рассеивается прямо у меня на глазах.

– Миранда, нельзя заставлять зрителей ждать. – Его руки выскальзывают из моих пальцев, как бы отчаянно я за них не цеплялась. А самого его уже поглощает тьма. – Разве ты их не слышишь?

– Слышу. Но мне плевать. Пожалуйста, Золотая рыбка, не бросай меня!

Софиты гаснут. Что-то рвется в груди. Это сердце. Мое сердце разорвалось на части. Боль такая острая, такая резкая, что я, задыхаясь, падаю на колени. И кричу:

– Пол! Пол?

Но он исчез. Пропали и зрители. Я осталась одна во тьме. Одна на малой сцене. А там, в главном зале, все орут и хлопают. И ждут меня.

Глава 29

От слез в глазах темнота плывет. Я иду на звук аплодисментов, иду по темному коридору к сцене за алым занавесом. Рев становится все громче и громче. И моя грусть от него немного развеивается. Боже мой, зрители в нетерпении. Надеюсь, я их не разочарую. Как, кстати, начинается пьеса? Ах, да, я плачу. Плачу от того, что тайная влюбленность в Бертрама разбивает мне сердце. Все думают, что я горюю по умершему отцу, но на самом деле все из-за Бертрама. Как хорошо, что я уже в слезах. «Использую это, – думаю я, приближаясь к алому занавесу. – Боль – это дар».

Зрители хлопают так неистово, что я не могу сдержать улыбку. Какая там у меня первая реплика? «Я выказываю горе, это правда, но у меня и есть горе». Точно! Только бы не забыть, только бы не забыть.

Раздергиваю занавес. И вижу, что все уже стоят на сцене рядком, взявшись за руки. Они что, начали без меня? Я опоздала? «Опоздала на собственное возвращение, Миранда». Как непрофессионально! Но не могли же они начать без Елены. У меня вдруг начинает кружиться голова, кажется, я сейчас упаду. Опустив глаза, вижу кровь на полу. Ах, это рана на лодыжке. Все еще кровоточит.

– Мисс Фитч! – окликает меня кто-то. Это юноша в костюме вельможи. – У нас получилось!

– Мисс Фитч? Меня зовут Елена, милорд, – подмигиваю ему я. – Где графиня Руссильонская?

– Что? – растерянно хлопает глазами он.

– Я опоздала? – шепотом спрашиваю я. – Не хочу пропустить свой выход.

– Ваш выход? Мисс Фитч, так ведь мы уже…

– Вау, как громко они аплодируют, слышишь? Боже, какой ажиотаж!

– Мисс Фитч, подождите. Что вы?..

Я выхожу на авансцену с улыбкой, хоть по щекам все еще бегут слезы. Смеюсь и плачу. Это ведь проблемная пьеса, помните? Не трагедия, не комедия. То и другое. Все сразу.

На сцене меня мгновенно ослепляют сияющие ярче солнца огни. Как жарко они светят, пробирают до самых костей. Все по-прежнему стоят рядком. И разом кланяются. Как это? Мы что, уже вышли на поклоны? Как такое возможно?

– Мисс Фитч, поздравляем! – кричат они мне. – У нас получилось!

– Меня зовут Елена, – шепчу я.

– Мисс Фитч, вы в порядке? – спрашивают они. – Мисс Фитч, куда вы? Мисс Фитч…

Сцена под ногами такая мягкая. Как самый мягкий в мире ковер, как нежнейшая земля. А еще она слегка кренится набок. И кружится, медленно кружится. Как странно. Может, это какой-то новомодный эффект? В конце концов, в этой пьесе вселенная переворачивается с ног на голову. И все же жаль, что никто меня не предупредил. Из-за этих трепыханий мне непросто добраться до авансцены, до своего места, где почему-то уже стоят, взявшись за руки, юноша и девушка. Вот они кланяются. Как горячо аплодируют мне зрители. Свистят, улюлюкают, топают ногами. Стоит мне только ступить на авансцену, как весь зал вскакивает на ноги.

– Спасибо, – говорю я зрителям. – Большое спасибо.

Юноша и девушка обернулись, когда я появилась. И теперь машут, приглашая меня к ним присоединиться. Разве так начинается эта пьеса? Где мне встать? Откуда я буду рассказывать о своем разбитом сердце? Наверное, режиссер говорил, но я почему-то не помню. Как неловко, придется спросить у кого-нибудь из актеров. Ничего, я шепотом. Вот, например, у тех юноши и девушки, которые мне машут. На парне костюм придворного. Это, наверное, Бертрам, мой партнер. Он должен знать, где мне встать. А эта девушка рядом с ним… Кого она играет? На ней, как и на мне, красное платье. В руках букет полевых цветов. Она что, Елена? Не может быть, ведь Елена – я. Должно быть, она моя дублерша. Я опоздала, слишком долго болтала с тем вельможей за кулисами, вот ее и попросили начать. Что ж, теперь я здесь. Я иду к девушке в костюме Елены, которая кланяется и держит в руках цветы, мои цветы. Нужно им объяснить: «Это я Елена. Я!»

Она с улыбкой смотрит на меня:

– Профессор Фитч.

– Елена, – поправляю я.

Придется побороться с ней за место на сцене. Но я готова. Руки уже сжались в кулаки. Однако девушка просто протягивает мне букет:

– Это вам.

Щеки у нее пылают, глаза блестят. А сцена у меня под ногами по-прежнему вертится, как Земля. Похоже, и сам театр тоже вращается.

– Где мне начинать? – шепчу я другой Елене. – Я что, пропустила свой выход?

Она непонимающе хмурится.

– Профессор, спектакль окончен. – Потом окидывает взглядом мою алую тогу. – С вами все в порядке?

Произнесу-ка я свою первую реплику, пока не поздно, пока она не отобрала у меня роль. Как там? Ах, да. Улыбнувшись, я обвожу зал взглядом и говорю:

– «С тех пор я ужасами сыт по горло»[29].

Зрители замолкают. Аплодисменты стихают. Подождите, да разве это первая реплика? Нет же! Оборачиваюсь к Елене, которая теперь смотрит на меня с испугом.