Книга Эдгар По - Андрей Танасейчук

«Он приехал в Нью-Йорк и отправился к мужу на работу, чтобы узнать, где мы живем. Был навеселе и, конечно, позабыл адрес, едва добравшись до парома».

Он пересек реку несколько раз, расспрашивая посторонних людей, пока случайно не узнал его вновь, сообщает женщина.

«Когда мистер По добрался до нашего дома, нас с сестрой не было и он сам открыл нам двери, когда мы вернулись. Мы увидели, что он нетрезв, а затем узнали, что он уехал из своего дома несколько дней назад… Мистер По остался на ужин, но ничего не ел: выпил только чашку чая… Затем он ушел. Через несколько дней после этого меня навестила миссис Клемм, очень обеспокоенная отсутствием „дорогого Эдди“, как она его всегда называла. Она не знала, где он находится, его жена сходит с ума от отчаяния. Я рассказала миссис Клемм, что он заходил навестить меня. Мы начали его искать и наконец нашли в пригородном лесу: он блуждал между деревьями как умалишенный. Миссис Клемм забрала его с собой обратно в Филадельфию»[244].

Похоже, что дома он очутился 29 июня и оправился, видимо, быстро, поскольку уже 30 июня отвечал одному из своих корреспондентов:

«Вернувшись минувшим днем из небольшого путешествия в Нью-Йорк, я обнаружил ваше письмо и вложенный внутрь чек на 20 долларов. Он поистине вдохнул в меня новую жизнь»[245].

Нам неизвестно, в оплату какого текста поступил упомянутый гонорар. Правда, едва ли именно чек привел его в чувство. Куда более целебное действие на него оказали встреча с любимой женой и заботы преданной тещи. Возможно, не обошлось и без некоторой толики лауданума. Хотя опиум, конечно, и наркотик, но на людей чрезмерно нервных и возбудимых, да еще в таких небольших дозах, влияние его — благотворно. А в XIX веке, особенно в первой его половине, лауданум считали чуть ли не панацеей от нервных расстройств.

А вот что касается финансовой стороны — дела обстояли плачевно. Едва ли не сразу после ухода из «Журнала Грэма» семья (в конце мая 1842 года) съехала из комфортабельного дома на Шестнадцатой улице и перебралась на жительство по новому адресу, который, к сожалению, до сих пор не установлен. Однако понятно, что условия проживания там могли отличаться от прежних только в худшую сторону. Но и на этом месте они не задержались и уже в сентябре переехали на Коутс-стрит, в пригород. И здесь долго пожить не удалось — дом они занимали только до апреля 1843 года и снова переехали, теперь уже поближе к центральной части города (но район все равно считался пригородным), в дом 234 по Седьмой Северной улице, в очередной раз ухудшив жилищные условия.

Фр. Томас по партийным делам посетил в середине сентября Филадельфию и 17 сентября был гостем в доме По:

«Мы встречались с По в сентябре 1842 года. Он жил в сельского вида доме на окраине. Домик его был невелик и неказист, но изнутри вполне удобен. Комнаты были тщательно убраны, в них царил порядок, но буквально все говорило о крайней бедности. Хотя я оказался в доме поздно утром, миссис Клемм, теща По, принялась хлопотать о завтраке. Мое появление, возможно, случилось не вовремя, я заметил, что с продуктами у них совсем плохо».

Слова Томаса не дают исчерпывающего представления о жилище поэта на Коутс-стрит, но общую атмосферу передают точно: семья По жила в крайней нужде, возможно даже голодала.

Немногим больше сведений о последнем адресе Эдгара По в Филадельфии, о домике на Седьмой улице. Там с осени 1843-го до весны 1844 года его часто навещал знаменитый в будущем капитан Томас Майн Рид, тогда начинающий журналист и поэт. Вспоминая о жилище По, он писал:

«Когда я познакомился с По, тот обитал в пригороде Филадельфии, который назывался „Спринг гарден“… Это был тихий и спокойный пригород, известный тем, что здесь в основном селились местные квакеры. Я хорошо помню, что Э. По жил по соседству с одним из них… Тот проживал в великолепном четырехэтажном строении, сложенном из красивых — цвета коралла — кирпичей, коими так славится Филадельфия, а поэт обитал в маленьком — из трех комнат и чулана — щелястом домике, больше походившем на мансарду. Он был сколочен из досок и жался к боку своего более претенциозного соседа»[246].

Можно представить, каково было там обитать семье поэта, один из членов которой был тяжело болен, — когда нет денег ни на нормальное питание, ни даже на дрова для камина, тем более что зима 1843/44 года, по свидетельствам очевидцев, была на редкость для тех мест суровой — несколько недель не сходил снег.

А о том, что денег отчаянно не хватало и жили они главным образом в долг, свидетельствуют не только современники поэта. Сохранились даже юридические документы, подтверждающие отчаянное положение семейства. Благодаря недавним изысканиям стало известно, что 19 декабря 1842 года окружной суд Филадельфии возбудил дело о признании Эдгара По банкротом. Общая сумма его долгов на основании предъявленных векселей была оценена судом в две тысячи долларов. Состоялись слушания, и 13 января 1843 года суд вынес решение признать По банкротом[247].

Понятно, что долги копились постепенно. И едва ли речь в суде шла исключительно о займах, сделанных поэтом в Филадельфии. Наверняка фигурировали также нью-йоркские, ричмондские и балтиморские долги. Безусловно, учтены были и все «набежавшие» проценты и даже проценты на проценты. В современных долларах США долг составил как минимум 70 тысяч. О чем это говорит? Не только об отчаянном положении, но и об отчаянной непрактичности: занять столько денег, все потратить непонятно на что, не иметь ни движимого, ни недвижимого имущества, да еще угодить в итоге под суд!

Впрочем, во всей этой печальной информации есть одно положительное обстоятельство. Хорошо, что суд состоялся в квакерской Пенсильвании. Если бы Эдгара По судили в Балтиморе, то посадили бы в долговую тюрьму. И сидел бы он там до тех пор, пока не выплатил долг (или пока не нашел поручителя, что едва ли). А квакеры — известные либералы, и, как мы видим, не только религиозные. Они признали его несостоятельным должником (по сути, простили) и отпустили на свободу — разрешили и дальше жить так, как он привык: перебиваться случайными литературными заработками и брать в долг. И это замечательно. Ведь «свобода, — как выразился один наш выдающийся современник, — лучше, чем несвобода». Справедливо. Разве с этим поспоришь?

Однако не стоит упрекать По в безответственности. Он всегда стремился, чтобы его семья не бедствовала (отчасти этим, кстати, объясняются и непомерные долги). Но обстоятельства (наследственность, склад характера, пороки, психофизическое состояние, социально-экономическая модель развития страны и т. д. и т. п.) оказались сильнее.