Книга Великий Столыпин. "Не великие потрясения, а Великая Россия" - Сергей Степанов

В своих воспоминаниях Лазарев раскрыл чрезвычайно интересный факт. Богров обманул полицию рассказом о террористах Николае Яковлевиче и Нине Александровне. На допросах он признал, что эти лица – выдумка. В картотеке Департамента полиции не имелось сведений о революционерах с такими именами или кличками. Между тем Лазарев подчеркнул, что названные Богровым террористы «в действительности были не мифические и вымышленные лица, а облеченные в кровь и плоть правоверные эсеры»[384]. Даже много лет спустя Лазарев отказывался назвать людей, скрывавшихся под кличками «николай Яковлевич и Нина Александровна. Он только прибавил, что, поскольку эти люди были известны многим в революционном подполье, то «к эсерам стали приставать с интимными расспросами: подпускали эсеры в это дело своего комара или нет».

Лазарев заверял, что не передавал предложение Богрова на рассмотрение ЦК и тем более не инструктировал его сам. Однако в эсеровской среде бывали случаи, когда член ЦК давал поручение от своего имени, а потом отрекался от него. Наиболее ярким примером служила история П.М. Рутенберга, который выполнил приказ партии убить священника Георгия Гапона. После того как Гапон был повешен, ЦК партии эсеров заявил, что не давал официальной санкции и убийство было совершено по инициативе Рутенберга.

Насколько искренним был Лазарев? Почему через столько лет он не захотел назвать настоящие имена Николая Яковлевича и Нины Александровны? Не ввел ли он вольно или невольно в заблуждение Богрова относительно намерений эсеров?

В самых фантастических рассказах Богрова можно уловить искру истины. Александр Солженицын в романе «Август четырнадцатого» точно подметил одну особенность игры Богрова с полицией: «Как можно ближе к истине – не поскользнешься. Чем ближе – тем вернее играется роль, тем меньше морщин на лбу»[385]. В самом деле! Богров раскрыл почти все карты. Он рассказал, что намечено покушение, объяснил, кто станет жертвой, признался, что стоит в центре заговора. Встречи с Лазаревым, о которых он рассказал полиции, действительно имели место. Названные им террористы тоже существовали. Скрыл он совсем немного, а именно то, что стрелять собирался сам.

Богров очень удачно воспользовался уже описанным нами инцидентом в полиции, завязывая узел интриги. Вспомним, что он выразил тревогу в связи с самоубийством неизвестного человека, задержанного охранным отделением. Тот был арестован совершенно случайно, но, по всей видимости, испугался, что полиция раскроет какое-то важное дело. Настолько важное, что предпочел застрелиться, чем проронить хотя бы слово. Было установлено его настоящее имя – Александр Муравьев, хотя жил он по фальшивому паспорту. Муравьев участвовал в террористических актах – ранее покушался на жизнь полицейского чиновника. Было установлено также, что самоубийца имел друзей среди анархистов.

Причины самоубийства остались невыясненными. Вполне возможно, что у находившегося в бегах Муравьева сдали нервы. Незадолго до этого он писал своим друзьям из Киева: «В настоящий момент, где я живу, творится нечто ужасное. В конце месяца с 29 по 5-е устроены будут торжества. При-едет Н.2. со своей свитой, и вот в ожидании приезда идет спешная очистка. Приехали московская и питерская свора ищеек. В полном смысле нельзя выйти»[386]. Судя по письмам, Муравьев мечтал скорее вырваться из России. Внезапный арест толкнул его на отчаянный шаг. Неизвестно, должен ли был Богров использовать Муравьева при жизни. Но его самоубийством он воспользовался в своих целях.

После убийства Столыпина высказывались различные предположения. Газета «Новое время» писала: «По-видимому, совершить злодейство должен был Муравьев, а Богров должен был руководить… Когда Муравьев попался, то Богров выполнение террористического акта взял на себя»[387]. Расследование по делу Богрова показало, что он был знаком с Муравьевым. Более того, в августе 1911 г. Муравьев заходил на квартиру Богрова. Губернское жандармское управление нашло трех свидетелей, подтвердивших это. В то же время управление рапортовало Департаменту полиции, что не располагает формальными доказательствами участия Муравьева в преступном замысле.

Не исключено, что все настораживающие детали являлись случайными совпадениями. Мало ли было нелегалов, заходивших к анархисту Богрову? Да и судебная практика знала множество примеров, когда свидетели под влиянием слухов и эмоций преувеличивали внешнее сходство посторонних людей с преступником. Парадоксально, что террорист-одиночка зачастую имел преимущества перед целой организацией. Эпоху террора открыло убийство Дмитрием Каракозовым Александра II. Покушение было задумано и предпринято без ведома товарищей по революционному кружку. Затем подготовке террористических актов стали уделять более серьезное внимание. Группы из десятков террористов разрабатывали подробные планы, месяцами следили за жертвами, использовали изощренные технические средства. Но чем больше было боевиков, тем чаще кто-нибудь из них допускал промах. Особенно опасным стало участие в больших группах, часто революционные организации оказывались пронизанными полицейской агентурой. Причастные к миру охранки знали об этом лучше других. Богров по своему характеру был крайним индивидуалистом и свой вклад в революционное дело мог мыслить в форме сугубо индивидуального акта. Если, конечно, согласиться, что он вообще являлся революционером.

Запуганный провокатор?

О Богрове-революционере говорили только благоволившие к нему мемуаристы и исследователи. Они указывали на отсутствие неопровержимых доказательств провокаторской деятельности своего героя. Защитникам Богрова помогла особенность оформления документов полиции на основе агентурных донесений. К моменту поступления Аленского на службу охранные отделения использовали формулировку – «по агентурным сведениям», без указания конкретного источника. Поэтому невозможно определить, кто из агентов отвечал за провалы 1907 – 1908 гг. Со второй половины 1908 г. в секретных документах фигурируют клички агентов и переданные ими сообщения. Но параллельно с Аленским киевское подполье «освещал» секретный сотрудник по кличке Московский. Их сведения перекрещивались по партии эсеров и частично по анархистам.

Подполковник Кулябко ставил на первое место Богрова-Аленского: «Он давал сведения, всегда подтверждавшиеся не только наблюдением, но и ликвидациями, дававшими блестящие результаты, причем ликвидированные по его сведениям лица отбывали наказание по суду до каторжных работ включительно. Также по его сведениям были арестованы и привлечены к ответственности отделением серьезные партийные работники, как местные, так и приезжие из-за границы, ликвидированы местные анархистские и экспроприаторские группы»[388]. Эту хвалебную характеристику следует слегка подправить. Аленский служил не так верно, как изображал начальник охранного отделения. В частности, Кулябко подчеркивал, что Аленский выдал три динамитные лаборатории. На самом деле он знал только о перевозке оборудования из Борисоглебска в Киев. Богров не скрывал, что рассказал охранному отделению о появлении в городе мастерской по изготовлению бомб. Но он ограничился лишь туманным намеком: «Адрес лаборатории я нарочно старался не узнавать и сообщил только Кулябко, что где-то на Подоле затевают лабораторию». Дальнейшие поиски и обнаружение мастерской были делом полиции.