Книга Чудеса и фантазии - Антония Байетт

Ужин проходил приятно. Марта рассказала о трудностях, с которыми столкнулась при организации выездных мастерских. Пригласили одного художника-фотографа, он пожелал фотографировать различные случаи рака молочной железы, увеличить изображения и развесить их в фойе, где пациентки ждут своей очереди на прием. «Снимки были бесподобные, но неподобающие. Они присваивали себе предмет. Таково свойство фотографии как искусства. Мне кажется, если это не твоя собственная раковая опухоль – значит негоже ее выставлять напоказ».

Дамиан заметил, что точно так же вряд ли стоит вешать в отделениях или зонах ожидания абстрактно-колористические работы. Марта спросила, не удалось ли ему разыскать студентку художественного колледжа, помочь с коллекцией Петтифера? А в каком вообще жанре, кстати, она работает?

– У нас в корпусе она создала некую композицию. Яркую, изобретательную. У меня сложилось впечатление, что она ни работой, ни деньгами не избалована. Говорила, что занимается инсталляциями. Мол, Бойс на нее повлиял.

– Так вот почему вы тогда внезапно спросили меня о Бойсе…

– Я и правда о нем очень мало знаю.

Марта объяснила, что Бойс был великий художник, который затрагивал мрачные темы и при этом использовал самые простые, обычные материалы.

– Жир и войлок?

– Ага. Обычно его работы масштабны по мысли. Прозрачные стеклянные клетки, не то кроличьи садки, не то реликварии неведомой религии. Искусство, заставляющее думать о войне, о лагерях военнопленных. Пожалуй, Бойс – единственный кумир сегодняшних молодых художников. Но они создают какие-то личные версии его стиля – ломтик рыбы, которую моя девушка не убрала со стола… трусики, которые были на мне, когда я впервые поцеловала Джо Блоггса… коллекция дисков, которую я тиснула у моего бывшего возлюбленного, – все это слишком узкий, сугубо личный акционизм. Мол, раз я художник, то и все следы моей деятельности являются произведениями искусства. Я не хочу сказать, что ваша студентка так думает. Может, она как раз понимает Бойса.

Дамиан сказал, что плохо представляет ее образ мыслей, зато готов поручиться, что она элементарно хочет есть. Но как ее отыщешь? Лучше уж искать другого подсобного студента. Тем более нет гарантии, что она вообще годится для этой работы.

На следующий день он краешком глаза, однако, уловил промельк знакомой белой головы и летящих одежд в коридоре – ага, шмыгнула куда-то, даже ясно куда. Он прошел чуть вперед как ни в чем не бывало, потом внезапно развернулся и открыл дверь чулана: там она и стояла.

– Здравствуйте. Что вы здесь делаете?

По острому личику побежали быстрые тени мыслей, но вопрос остался без ответа.

– А я-то вас разыскиваю. Есть работа с частичной занятостью, думал, вас заинтересует.

– Что за работа? – спросила она с подозрением, вот-вот сорвется и побежит.

– Как у вас обстоит с правописанием?

– Вообще-то, хорошо! Да, я всегда писала грамотно. Это ведь как: либо ты грамотный, либо нет. Я – да. Всегда набирала максимальное количество баллов на разных соревнованиях по правописанию: все эти слова типа «аббревиатура», «аккомпанемент», «перпендикуляр», «вперемежку» и «вперемешку». Честное слово, я не хвастаюсь. Это как уметь от природы сгибать пальцы в обратную сторону.

– Так нужна вам работа или нет?

– Я художник!

– Знаю. Это работа на неполный день, которая может заинтересовать художника.

Он чуть было не прибавил с улыбкой – «художника без куска хлеба», но вовремя себя одернул. Он видит в ней голодного ребенка. Она же видит себя женщиной-художником, и больше никем.

Маргарита и Марта прочно обосновались в подвале. Облачившись в белые больничные халаты и белые стерильные хлопчатобумажные перчатки, пустились исследовать чудеса и ужасы коллекции. Работали они по пятницам после обеда. Когда Дамиан в этот день не работал, он порой заходил проведать, как подвигается дело. Все втроем вскрикивали изумленно при виде зародыша в банке, у которого на шее, запястьях и лодыжках ожерелья; или откроют большую картонную коробку, а там восковые руки и головы нескольких убийц, живших в XIX веке, причем вид у них вполне жизнерадостный. Дамиан ответно пригласил Марту поужинать, продолжить разговор о прикрепленных к больнице художниках. Вполне естественно, зашла речь и о Маргарите – вообще и в частности.

Дамиан спросил: а не будет ли Маргарита, по мнению Марты, хорошей кандидаткой в штатные больничные художники? Марта ответила, что не знакома с ее работами, неясно, в каком они ключе, Маргарита даже ни разу о них не упоминала. Маргарита хорошо справляется с ролью музейного смотрителя – расторопна, сообразительна, хорошая память.

– Она смешно говорит про разные ужасные вещи. Но я чувствую, что в душе она печальна, – стала рассказывать Марта. – Никогда не скажет ничего личного. Я не знаю, где она живет, с кем общается. В больнице она стала вроде как своя, наподобие домашнего привидения.

– Мне кажется, она живет подачками, объедками. Недоедает. У нее есть парень. Она сказала, что живет у него в мастерской, ночует на полу.

– Она вас прямо-таки заинтриговала.

– В прошлом году она, оказывается, лежала у нас в корпусе. Ей сильно не повезло. Я посмотрел медицинскую карту. Не повезло, не сумели помочь, сделали хуже…

Марта сказала: наверное, каждая женщина задавалась вопросом, каково быть мужчиной-врачом, которому приходится видеть стольких женщин… в чрезвычайных ситуациях.

Дамиан ответил, что благодаря своей профессии обрел почти неестественную отстраненность. Для меня, пояснил он Марте, это по большей части не женские личности, а некие случаи – трудные и опасные, чреватые жизнью или смертью, а порой и радостью: знаете, как ликуешь, когда смерть победишь?! Так что мне не очень-то есть дело до психологии, сказал он веско.

Марта улыбнулась ему при свете ресторанных свечей; на реке плавились, качались огоньки.

– Для человека отстраненного вы слишком добры.

– Потому и добр, что психологически отстранился. Быть добрым легко и приятно, надо просто ввести это в привычку. К тому же я вырос в религиозной семье… – Он замялся, поглядел на темную воду, потом заговорил снова: – Если проанализировать, что́ в итоге остается от религиозного воспитания, получается интересная штука. Я не верю в Бога, Он мне не нужен. Не скучаю по церкви, по запаху ладана, по пению хора. Но по неведомой причине до сих пор считаю себя женатым на своей жене, притом что мы не виделись вот уже четыре года… пять лет. Надеюсь, вообще больше никогда не увидимся…

Марта явственно почувствовала, что ей доверились. Задумчиво сведя брови, она ответила:

– Никогда не была религиозным человеком, да и замужем не была – могу только попытаться вообразить себе подобную ситуацию… А ваша жена… она считает себя замужней?

– Она актриса и католичка… ну и ответ, идиотский. Хотя откуда мне знать, что она считает?..