Книга Русский Ришелье - Ирена Асе

– История это долгая, одной фразой не скажешь.

– Я не спешу, говори смело.

– Я не лях, а шляхтич из-под Орши. Предки мои царю служили.

– А ты, значит, ляхам?

– Думал и раньше о том, чтобы перейти на службу к русскому царю, да колебался. Считал, что в Речи Посполитой у шляхтичей вольностей много. Даже короля избирать имеют право.

– А теперь что изменилось?

– Вы знаете, что в Речи Посполитой есть магнаты, которых называют крулевятами из-за их могущества.

– То мне ведомо.

– С одним из крулевят у меня вышла ссора. На балу мы ухаживали за одной и той же паненкой, причем я считал ее своей невестой. Я наивно полагал, что коли один шляхтич недоволен другим, то спор между ними решается в честном поединке. Но этот князь велел своим людям схватить меня и выпороть на конюшне. Пороли больно, я стал громко стонать. А князь в этот момент подвел паненку Хелену и нескольких других паненок к окну замка напротив конюшни и со смехом рассказал им, что это за стоны. Хелена, видимо, поняла, что сопротивление бесполезно, и в тот же вечер, невенчанная, отдалась магнату. А все панны в нашей округе потом хихикали при моем появлении и показывали на меня пальцами. Местный судья даже не принял мое заявление и посоветовал никому не рассказывать об этой истории. Он объяснил мне: чем больше я буду жаловаться, тем большим посмешищем стану, а князь все равно не пострадает. Я понял, что не хочу больше жить в стране, где вельможи так нагло плюют на законы.

– Да, неподобающе поступил князь, – посочувствовал воевода Ордин-Нащокин.

– Я слышал, что царь и великий государь всея Руси требует, чтобы законы в стране соблюдались, и решил, что эта страна лучше моей, – пояснил молодой шляхтич.

– Пан, ты про Воина, про Воина скажи! – не выдержал Сильвестр.

Воевода встревожился:

– Про Воина? Где ты его видел?

– В Данциге. Говорил он, что король Ян Казимир был милостив к нему и лично удостоил его беседой. Ваш сын рассуждал, что, возможно, он не останется в Польше, а уедет во Францию, вот только надобно ему дождаться приезда в Данциг некоей дамы. Ждал ее с нетерпением и очень нервничал. Один раз не выдержал и спросил вслух: «Неужто Герда не приедет?!»

Афанасий Лаврентьевич с ужасом смотрел на шляхтича.

– Доподлинно ли то был Воин Ордин-Нащокин?

– Сам себя так называл, другие его тоже подобным именем величали. Да и раньше я встречал вашего сына у гетмана Гонсевского. Уверен, что ошибиться не мог.

Переполненный отчаянием, воевода на всякий случай грозно спросил:

– А чем докажешь, что не врешь?

Собеседник Афанасия Лаврентьевича логично ответил:

– Ясновельможный пан воевода, горе говорит вашими устами и потому я нисколько не обижен за вопрос, а не лжец ли я. Но подумайте вот о чем. Я полностью в вашей власти. Коли врал бы, обман бы быстро раскрылся и тогда не сносить мне головы. К тому же я навсегда оставил Речь Посполитую. Для чего мне врать? А специально сочинять подобное, кому это в Речи Посполитой было бы нужно? Неправда раскроется, на Руси все останется по-старому, а меня казнят. Никто не станет посылать шляхтича на смерть с подобной небылицей. Поверьте, все как есть говорил, видел Воина в Данциге.

Ничего больше не сказал воевода. Медленно вышел из комнаты. Вся жизнь его рухнула в одночасье. Афанасий Лаврентьевич был поражен: как такое могло случиться?! Не он ли учил сына: немецкое платье не по нам, наши обычаи не по ним? Так отчего же Воин совершил такое?! Вспомнились слова поляка о некоей женщине. Почему же он не посоветовался с отцом, разве он сыну чужой человек?! Вместе придумали бы чего-нибудь. А так получается, не думал Воин даже о том, что будет с отцом. Как воспрянут все враги его – Хованский, победами в Литве успевший прославиться; царский тесть Милославский… И так называли его новым Малютой Скуратовым, хотя никому воевода головы не рубил! А теперь? Не служить ему более на государевой службе. И хорошо, коли дело обернется лишь отставкой.

Да и как он может служить, как людьми руководить, коли собственным сыном руководить не сумел?!

В тот же день Афанасий Ордин-Нащокин сам написал письмо царю и просил отставить его от службы.

Дороги на Руси в то время были неважнецкими, ехали по ним гонцы довольно медленно. Слухи тем не менее расходились по стране очень быстро. Вскоре князь Иван Андреевич Хованский уже знал о случившемся. Известие застало его в Бресте, на границе Великого княжества Литовского и коронных земель Речи Посполитой. Брест войска князя успешно взяли штурмом.

– Все, конец нашему ворогу пришел! – с улыбкой сказал Иван Андреевич Хованский сыну Андрею. – Обломает теперь крылья этот ворон черный!

Князь проницательно заметил:

– Не иначе связалось Афонькино отродье с какой-то иноземной бабой.

Вечером князю Ивану Андреевичу и его сыну Андрею за ужином прислуживала верная Авдотья. За разведку в Царевичев-Дмитриев граде князь наградил любовницу не златом-серебром, а тем, что не оставил в Пскове простолюдинку, взял с собой в военный поход. А ей только того и надо – и с милым каждую ночь в одной постели, и накормят, и мир можно посмотреть.

В присутствии любовницы князь Хованский поучал Андрея:

– Не льстись на девку иноземную. То грех не только перед людьми, перед Богом. Коли русская женщина с иноземцем слюбится и тот ее обрюхатит, то грех ничтожный. Ребенка баба родит – и государству прибыль, и воспитает его в истинной вере христианской. Девка же заморская родит инородца и слугу государям иноземным, к тому же чужому Богу поклоняющегося. Вот, посмотри на меня, Андрей! Как вертится вокруг меня панна Ягенка, у которой поместье рядом с городом Брестом. И ведь покраше Авдотьи будет, истинная панна вельможная.

При этих словах бедная Авдотья чуть не уронила на пол блюдо с бараниной, которое хотела поставить перед отцом и сыном. А Хованский продолжил:

– Как держится, какая стать! И ведь истосковалась одна, муж как пять лет назад в ополчение ушел, так никаких вестей. И понимает, что при рати чужеземной в ее стране за воеводой была бы, как за каменной стеной. И вот гордая пани сама глазки мне строит. А я на нее не гляжу. Не нужна мне баба-католичка! Вот смотри, Андрей! Связался, видно, с бабой чужеземной Афонькин сынок, а теперь и самому Афоньке суждено пропасть.

На радостях Иван Андреевич дал знак Авдотье налить ему и сыну по чарке водки и произнес тост:

– Ну, за Афонькину погибель!

Письмо Афанасия Лаврентьевича прибыло в приказ Тайных дел, откуда Никифоров должен был передать его государю. С повинной головой отправился Юрий к Алексею Михайловичу. «Эх, Афонька, Афонька! Что ж ты сына своего не мог правильно воспитать? И добро бы, тот просто уехал, а так – в военное время, с казенными деньгами! Как теперь тебя спасать?!»

Алексей Михайлович внимательно прочитал письмо Ордина-Нащокина, помрачнел. Сказал: