Книга Соблазны французского двора - Елена Арсеньева

Взор Марии прояснился, наткнувшись на знакомые слова на книжном корешке: «Тристан и Изольда».

«Тристан и Изольда»! Роман, с которого начались все ее злоключения!

Мария вцепилась в книгу с такой же ненавистью, с какой вцепилась бы в лицо убийце Глашеньки, вытащила том, размахнулась швырнуть в огонь, да не успела: из образовавшегося на книжной полке проема выпала какая-то коротенькая палочка, заостренная на конце и оперенная, точно стрела.

Мария подняла ее. А ведь это и впрямь стрела. Да какая старая, старинная, будто из музея. Ей лет сто, не меньше. Сокровище былых времен! Оперенье-то почти все повылезло, однако заостренный кончик, выкрашенный в темный цвет, еще вполне может поразить до крови.

Мария сосредоточенно поскребла ногтем краску, послюнила палец, потерла – на нем осталось темное пятнышко, а стрела так и не отчистилась.

Почему Корф прячет ее здесь?

Ну, это его дело, надо убрать стрелу на место. Она попыталась затолкать находку туда, где она только что лежала, но стрела все время выпадала оттуда – и вдруг…

– Брось ее в огонь! – послышался свистящий шепот.

Мария обернулась.

– Николь? Что ты говоришь? И что ты… – Она запнулась. – Что это у тебя в руках?

– Нож, разве не видишь? – усмехнулась бывшая горничная. – И я ударю тебя им, если ты не бросишь стрелу в огонь!

– Ударишь? – переспросила Мария как бы в полной растерянности и положила стрелу на каминную полку, исподтишка наблюдая за Николь.

Как всегда в минуты опасности, Мария обрела спокойствие и ту особую цепкость взгляда, которая позволяла ей видеть как бы разом все вокруг. И сейчас она заметила, что Николь держит свой нож с искривленным лезвием – он действительно имел устрашающий вид – несколько театрально, с замахом сверху, так, что острие было направлено как раз в ее сторону. Итальянец, обучавший Марию метать ножи, наставлял ее в возможной схватке держать оружие так, чтобы рукоять была внизу, а лезвие вверху, бить снизу, резко – тогда удар приобретает убийственную силу.

– Ну, и к чему все это? – спросила Мария, осторожно подвигаясь к Николь и примеряясь ловчее выхватить нож, но француженка расхохоталась:

– Не старайся. Тебе уже все равно.

– А ты не боишься говорить так громко возле этого камина? – усмехнулась Мария, но тут же до нее стал доходить смысл последних слов Николь. – Что это значит? Почему мне все равно?

Николь засмеялась. Это был нервный смех – с глубокими и частыми придыханиями, напоминающими всхлипывания, и Марии сделалось не по себе. Николь не радовалась – она была на грани истерики. В смехе ее звучало безумие – вот что пугало больше всего, а вовсе не этот театральный нож.

– Его нет дома. Не жди, что он придет на помощь! Сегодня мне повезло. Тебя никак не взять… крепкая! Твоя дура горничная… вместо тебя… но я знала, что ты возьмешь эту книгу. – Николь так резко оборвала смех, словно свечу задула. – Думала – за какую спрятать, чтобы наверняка, но уж эту ты не могла бы не взять, правда? «Тристан и Изольда»! Я помню, помню… в Петербурге… – Она задохнулась, и Мария поняла, что опять поступила именно так, как от нее ждала Николь. В который уже раз в жизни!

Но что за бред? Зачем Николь непременно было нужно, чтобы она взяла эту стрелу? Впрочем, она знает, зачем! Мария со страхом взглянула на темные пятна на пальцах, которыми терла «краску» на конце стрелы, ощутила терпкий, горьковатый привкус на губах, – и невольно прикрыла глаза, покачала головой.

Значит, все-таки Николь… Догадка была верна – да что толку? Поздно. Неужели сейчас придется умереть? А как же месть? Как же клятва? Ну уж если Корф восемь лет исполняет свою клятву, то и Мария как-нибудь сдержит свою, сколько бы мгновений жизни ей ни оставалось!

Она открыла глаза и постаралась посмотреть на Николь со всем возможным спокойствием:

– А что это за музейная редкость? Эти стрелы достались тебе от твоих предков-дикарей?

Эта была жалкая попытка съехидничать, и Николь отмела насмешку презрительным пожатием обнаженных плеч. Только теперь Мария обратила внимание, что на ней прекрасное платье багрового цвета, цвета крови; бриллианты сверкают; черные и красные цветы в прическе – Николь вырядилась, как на бал. Ну, еще бы – такое торжество предстоит! Хотя… Это еще как посмотреть!

– Я давно знала, что в Королевской библиотеке, в музее, хранились две стрелы диких индейцев, смазанные таким сильным ядом, что он не теряет свою силу и через сто лет. Если уколешь ими кого-нибудь, то скоро… оцепенение и смерть… Мне удалось за большие деньги сделать так, что одну стрелу украли. И если раньше тебе помогал пернак, то сейчас не поможет ничто! От этого яда нет противоядия. Через несколько минут ты умрешь.

– Через сколько минут? – спросила Мария, с ужасом почувствовав, что язык отказывается служить ей.

– А что, уже надоело ждать? – усмехнулась Николь, поигрывая ножом. – Ты еще успеешь положить стрелу на место. И поставить книгу «Тристан и Изольда» на мес…

Она не договорила. Мария, словно в задумчивости, взяла книгу и с силой швырнула тяжелый том в Николь.

Она не промахнулась. Острые углы переплета вонзились в щеку сопернице. Та вскрикнула от боли, и, не выпуская кинжала, невольно вскинула к лицу руки; кривое лезвие чиркнуло по ее шее, как раз над ключицей… как раз там, где билась, гневно пульсировала переполненная злобной кровью яремная вена.

* * *

Николь опрокинулась навзничь, а Мария еще какое-то время изумленно смотрела на нее. Кровь била из раны, заливала плечи, грудь. Николь уже вся была залита кровью, такой же темно-красной, как ее платье.

Повинуясь какому-то безотчетному чувству, Мария упала рядом с Николь на колени и пальцами прижала перерезанную вену.

Кровотечение уменьшилось, лишь тонкая струйка сочилась из раны, а когда Мария прижала к ней платок, то и вовсе почти прекратилось, но это была лишь кратковременная отсрочка, Мария знала… знала и Николь, которая открыла глаза и посмотрела в склоненное над ней лицо испуганно и зло.

– Ничего, ничего, – прошептала она, – тебе тоже… уже скоро.

Мария кивнула. Было невыносимо видеть умирающую Николь; никакого удовлетворения внезапно свершившейся местью она не испытывала, чувствовала лишь раздирающую сердце боль. Почему? Из-за того, что умирает та, с которой была неразрывно и причудливо связана жизнь Марии целых восемь лет? Ах нет, не это!

Николь умирает, и, узнав об этой смерти, Корф придет в отчаяние; но разве достанет у него хотя бы одной-единственной слезинки для жены, если он все прольет их над гробом любовницы? Вовсе не Николь, а себя жалела сейчас Мария… Ну что ж ты создал сердце человека таким горячим и живым, о господи!

Николь вздрогнула всем телом, и Мария с тревогой взглянула в ее бледное лицо, решила, что это – агония, но нет – это был всхлип: слезы лились из глаз Николь так же неудержимо, как прежде кровь из смертельной раны.