Книга Жизнь Рембо - Грэм Робб
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Одно дуновенье пробивает брешь в перегородках, нарушает круговращенье изъеденных крыш, уничтожает огни у очагов, погружает в темноту оконные рамы.
У виноградника, поставив ногу на желоб, я забираюсь в карету, чей возраст легко узнается по выпуклым стеклам, по изогнутым дверцам, по искривленным виденьям. Катафалк моих сновидений, пастушеский домик моего простодушия, карета кружит по стертой дороге, и на изъяне стекла наверху вращаются бледные лунные лица, груди и листья.
Зеленое и темно-синее наводняет картину. Остановка там, где пятном растекается гравий. Не собираются ль здесь вызвать свистом грозу, и Содом, и Солим, и диких зверей, и движение армий?
(Ямщики и животные из сновиденья не подхватят ли свист, чтобы до самых глаз меня погрузить в шелковистый родник?)
Исхлестанных плеском воды и напитков, не хотят ли заставить нас мчаться по лаю бульдогов?
Одно дуновение уничтожает огни очагов».
Если и есть признаки наступающей тишины в письме Делаэ, то они состоят в распространении кавычек. Великий словесный изобретатель прятался за чужим языком. Поэзия оказалась не в силах искоренить чувство стыда и распутство[593]. После всех экспериментов с наркотическим опьянением и умышленных «умопомешательств» личность Рембо осталась неповрежденной. Если Верлен теперь видел своего любовника и свою «музу» посмеивающимся паразитом, то он был не одинок. «Демон» «Одного лета в аду» был одинаково пренебрежителен: «Гиеной останешься ты, и т. д. …» – крикнул демон, который увенчал мою голову маками».
Я не знаю ни одного препятствия, которое превосходит мощь человеческого разума, кроме правды.
Через два месяца после своего двадцать первого дня рождения Артюр стоял у могилы своей сестры, потрясенный ее долгой агонией. Витали Рембо умерла от синовита 18 декабря 1874 года. Ей было семнадцать лет. Говорили, что она была «вылитый Рембо, если бы он был очень красивой молодой девушкой»[594].
Артюр всегда относился к ней как к любимой ученице и вряд ли оставался равнодушным к ее восхищению. Даже он нуждался в аудитории.
На похоронах некоторые из скорбящих заметили, что Рембо вдруг превратился в старика: пергаментного цвета череп на плечах юноши производил странное впечатление. Можно было предположить, что от перенесенного стресса у него выпали все волосы, однако причина была иной. Рембо какое-то время испытывал сильные головные боли; приписав их, как ни странно, своим густым волосам, он убедил парикмахера сбрить их. Верлен мог бы интерпретировать его постриг как религиозный жест, знак, что он готов к отпущению грехов. Отказавшись в очередной раз оплачивать «шлюх, выпивки и уроки игры на фортепиано», он писал Рембо:
«…Как я огорчен тем, что ты занимаешься всякими глупостями – ты, с твоим умом, столь подготовленный (возможно, тебя забавляет учеба!).
Я апеллирую к твоему отвращению ко всему и всем, твоему постоянному возмущению всем окружающим: возмущению справедливому по существу, хотя ты и не осознаешь его причины».
У Рембо не было такого простого противоядия от отвращения. Но то, что он провел следующие четыре года, странствуя по миру без видимой цели, не обязательно свидетельствует о смятении. Вполне возможно иметь ясное восприятие вещей, не зная, что и зачем ты делаешь.
Когда ночи стали теплее, он снова упаковал чемодан. На этот раз он собирался в один из крупнейших городов мира, Вену, якобы для того, чтобы совершенствовать свой немецкий, а затем в Варну на Черном море, надеясь, наверное, что болгарские националисты вербуют наемников. Его пунктом назначения была Россия, где его ожидало некое неуточненное «промышленное сотрудничество»[595].
Он добрался до Вены в начале апреля. И опять путь на Восток был перекрыт. Он нанял фиакр, заснул и был ограблен извозчиком. Изабель позже отказывалась верить, что ее брат был слишком пьян, чтобы отреагировать[596], но это, должно быть, был необычайно глубокий сон, если, как он рассказывал Делаэ, он очнулся на тротуаре без пальто, без шляпы и без денег. Его карта улиц Вены, от которой, очевидно, местному извозчику было мало проку, пережила ограбление и сейчас находится в библиотеке Шарлевиля.
Рембо сообщил об ограблении в венскую полицию, которая, демонстрируя талант широкого кругозора, выслала его как иноземного бродягу.
Как он помнил по своей первой поездке в Париж, официальное изгнание было дешевым способом путешествовать. Он мог бы просто просить милостыню на улицах, пока местные полицейские не арестовали бы его и не отправили в соседнюю землю. Он сам добивался своей высылки на всем пути через Южную Германию, пока не добрался до Страсбурга. Оттуда он прошел 290 километров пешком и вернулся в Шарлевиль.
Теперь его тело было настроено на большие расстояния, хотя и не всегда было способно их преодолеть. Как стихи или музыка, ходьба была ритмическим навыком, сочетанием транса и продуктивной деятельности. Описание Делаэ атлетического пешехода предполагает особое состояние бытия, счастливое делегирование ответственности в кровь и к мышцам: «Его длинные ноги спокойно делали огромные шаги; его длинные, размахивающие руки отмечали очень регулярные движения, его спина была прямая, голова поднята, глаза смотрели вдаль. Лицо его носило выражение сдержанного вызова, ожидая все без гнева или тревоги»[597].
Казалось, будто каждая дорога была обязана возвращаться по кругу в Арденны, пока не будет достигнута определенная скорость бегства. Если составить карту странствий Рембо, то станет очевидной их палиндромическая форма, которая прослеживается в некоторых из его «Озарений» – повторы вокруг несуществующего центра[598].
После быстрого восстановления сил в Шарлевиле он решил отправиться на север. Известно, что он ушел из дома незадолго до 18 мая, примерно 6-го, когда по стечению обстоятельств дотла сгорел шарлевильский коллеж[599].
Хотя не было никаких признаков предварительного планирования, Рембо собирался начать свое величайшее приключение. В течение многих лет считалось, что это заморское путешествие изобрели его первые биографы для развлечения легковерных читателей. Документальные свидетельства с тех пор оправдывали все, кроме самых экстремальных форм доверчивости.
