Книга Батареи Магнусхольма - Дарья Плещеева

В салон вышли Хорь и Росомаха.

— Горностай, мы — обедать, — сказал Хорь. — Сколько тут торчу, а этот ресторан лишь издали видел. Пора бы хоть напоследок туда закатиться. Заодно узнаем, что раскопал Барсук в номере Красницких. Этот черт, собравшись уезжать впопыхах, много любопытного мог забыть.

— Пойдем, брат Аякс, я угощаю! — пообещал Енисеев.

Эпилог

Пока на кухне готовили жаркое, наблюдательный отряд взял для оживления аппетита франкфуртский «ручной сыр», который подавали «с музыкой» — луком, уксусом, маслом и яблочным вином.

Енисеев и Хорь затеяли малопонятный спор о фортификации, Лабрюйер молча грыз сыр.

— План расположения наших складов, пороховых и прочих, нужен не для стрельбы с моря, — говорил Енисеев. — Это — вчерашний день войны. Господа, наступает век авиации — тому свидетельством мои собственные солитюдские похождения. Есть самолеты-разведчики — те, которые проектирует госпожа Зверева. А есть самолеты, с которых бомбы кидают. Вы действительно не знали?

— Впервые слышу, — признался Барсук.

— Меня приставили к фотографии, мне было не до аэропланов, — ответил Хорь.

— Ну так я вас обрадую — первые авиационные бомбы уже прошли испытания. У них и общепризнанный папенька есть — итальянец Ципелли. Он пытался изготовить взрыватель, который бы срабатывал в нужную минуту, делал опыты с гранатами, в конце концов взорвался сам. Но итальянцы — неуемный народ. Примерно год назад, когда только началась Ливийская война — слава те Господи, закончилась, всего на год итальяшек с турками хватило! — первые бомбы получили на свои тюрбаны турки в Триполи. Летчик, синьор Гавотти, сбросил четыре бомбы, каждая по четыре с половиной фунта. Потом додумались до десятифунтовых бомб с картечной начинкой. Вам это не любопытно?

— Любопытно! — воскликнул Росомаха. — Ты же знаешь, Горностай. Я новинки люблю.

Лабрюйер промолчал.

— Уже год назад у итальянцев была авиационная флотилия. Три аэроплана, ведущие разведку и сбрасывающие эти десятифунтовые бомбы даже не поодиночке, а прямо ящиками. У нас тоже уже есть авиационный отряд. С октября воюет на Балканах, защищает болгарских братушек и тоже сбрасывает бомбы — на турок, которые осаждают Адрианополь. Но прогресс, чтоб он сдох! Еще год — и додумаются сбрасывать сверху артиллерийские снаряды. Еще два — придумают, что затолкать в железный корпус, динамит какой-нибудь хитрый, чтобы он разносил каменные стены к чертовой бабушке. А мы, компания чудаков, которым место при дворе Екатерины Великой, если не Елизаветы Петровны, будем этих злодеев гонять, как баба гоняет соседских кур на своем огороде. Да ведь не только при бомбометании нужны планы магнусхольмских батарей. Представьте, что аэропланы прикрывают десант с моря. Десанту нужно знать, где здания, где пороховые склады, где железнодорожная ветка. Которая связывает все восемь батарей, где огневые точки… Так что, господа, в первом акте этого водевиля мы противника одолели. Но в Риге будут еще приключения. А, брат Аякс?

— Как будто этих мало… — буркнул Лабрюйер.

– Вы, брат Аякс, человек, далекий от промышленных забот. Но и вы, наверно, знали, что лет десять назад в Риге ни одна фабрика не работала на полную мощность, а «Феникс» и «Руссо-Балт» почти обанкротились. И вдруг они воспряли к новой жизни. Знаете, почему?

— Нет.

— С тысяча девятьсот четвертого года в Ригу пришли заказы Военного министерства. Заводы получили кредиты, промышленники ожили. На «Руссо-Балте» вообще появился военный отдел. Вы знаете, что там теперь изготавливают походные кухни, телеграфные и телефонные двуколки, ящики для снарядов? Именно на эти кредиты «Руссо-Балт» открыл автомобильное отделение. Наш автомобиль, на котором Росомаха так лихо разъезжает, на деньги Военного министерства построен! Больше половину продукции — по заказу Военного министерства. Военные грузовики, аэропланы, броневики и аэросани! А на «Фениксе» стали выплавлять отличную сталь — ведь не для ложек же с вилками. Так?

Лабрюйер ничего не ответил. Ему не было дела до снарядных ящиков и стальных вилок. Он пытался прийти в себя после бурной ночи — и, окончательно опомнившись, вычеркнуть эту ночь из памяти. Навеки!

— Завод «Ланге и сын», что в Задвинье, — боевые корабли. «Мюльграбенская верфь» — боевые корабли! «Унион» — электродвигатели. «Проводник» — покрышки для военных грузовиков и самолетов. Фабрика «Буффало» — слыхали, недавно открылась? — и та будет давать миллион пар армейских сапог в год. Рига стала самым богатым городом Российской империи. А теперь скажите — как по-вашему, Аякс, неужели наши друзья австрийцы и наши друзья немцы оставят в покое рижские заводы и верфи? Неужели тут не появятся вредители, покупающие у проигравшихся в карты инженеров секретные чертежи? Так что ваша «Рижская фотография господина Лабрюйера» еще не раз пригодится — да и вы сами тоже.

— Я устал, — сказал Лабрюйер. — Вы понимаете? Я просто устал.

— Все устали, — вздохнул Росомаха. — Мне бы еще коньячку — и в постель. Как бы не свалиться с жаром…

— Кстати о жаре — жаркое несут! — обрадовался Хорь.

После обеда Лабрюйер хотел сбежать домой. Ему требовалось одиночество. Но неугомонный Енисеев на десерт затеял разговор о женщинах — и тут уж даже Росомаха, который вымотался не менее Лабрюйера, принял участие.

— Знаете, братцы, допрашивал я как-то одного чудака, — сказал Енисеев. — Чудак этот к делу совсем нелепо пристегнулся, ну да ты знаешь — в сомнительных случаях лучше всех проверить, кто не то чтобы мимо проходил, а собирался пройти. Ну, понял, что чудак мой тут — ни ухом ни рылом. А мы с ним уже до того договорились, что цитаты из Священного Писания друг дружке приводить стали. Ну вот такой допрос получился — с тобой, брат Аякс, что ли, не бывало?

— Бывало, — согласился Лабрюйер. За ним числилось забавное дознание — разбираясь в деле о фальшивых орманах, завозивших пьяных седоков в лес и обчищавших им карманы, он битый час толковал с настоящим орманом о лошадиных привычках и хворобах, пытаясь определить, не водит ли его старик за нос.

— И оказалось, что чудак — какой-то самостийный богослов, сам на свой лад Писание толкует. Вот он меня возьми да и спроси: а вам, господин начальник, не кажется ли подозрительным, что Господь за малую провинность Адама с Евой из рая выгнал? Ну, подумаешь, яблочко съели без спросу, так сразу и выгонять? Как-то это, говорит, не по-отцовски. Я отвечаю, как на уроке Закона Божия учили: непослушание — страшный грех. А он мне — да нет же такого греха, чтобы превозмог милосердие Божье, тут — иное, тут — иное! Я, говорит, этот орешек разгрыз, я, вдруг орет, это дело раскусил! И глазищи таращит — он маленький такой, черненький, и эти глазищи бешеные… Веришь ли — я струхнул. Вот прямо передо мной человек вдруг разума лишился, представляешь? А с сумасшедшими главное — что? Не противоречить. Ну, думаю, успокою его как-нибудь, выставлю на улицу — и катись колбаской по Малой Спасской. Так вот, он мне такое сказал, что я еще долго вспоминал. Помните, что там, в раю, кроме ананасов, росло?