Книга Горячий снег - Юрий Бондарев

"Ее ранило в живот, - в исступлении объяснял он самсебе, с тщетной логичностью восстанавливая, как могло случиться это. - Асначала, когда вошли в низину, она отстреливалась из "вальтера"? Апотом?.. Но почему именно ее? Почему именно она?"

– Кузнецов…

Он, как во сне, механически взялся за край шинели и пошел,так и не решаясь посмотреть туда, перед собой, вниз, где лежала она, откудавеяло тихой, холодной, смертельной пустотой: ни голоса, ни стона, ни живогодыхания. Но нет, было еще обманчиво живым ощущение в руках тяжести ее тела нашинели, и это - все, что чувствовал он в те минуты.

Когда они донесли ее до орудия, впереди задвигалось надбруствером лицо Нечаева - со спрашивающим, дурным выражением он, выскочив изорудийного дворика навстречу им, зашагал рядом, испуганно глядя на Зою, потомдолго растерянным, останавливающим взглядом обводил Дроздовского и Кузнецова,ожидая, что они объяснят, как это произошло, как случилось. Но они не говорилини слова.

Кузнецов по-прежнему старался не смотреть на нее. Не смотрели когда положили Зою в нишу, не помнил, кто именно посоветовал положить еетуда, чтобы поземка не заметала лицо. Он стоял, опустив к земле автомат, и несразу расслышал далекий бесплотный голос, похожий на голос Нечаева, шепчущийему: "Замерзли вы, товарищ лейтенант, закоченеете вы вконец". И тутувидел на бруствере ниши свою шинель с темными пятнами на полах и подумалпочему-то, что никогда уже не сможет надеть на себя эту шинель со следами еекрови, со следами ее смерти.

– Зачем вы взяли мою шинель? - шепотом выдавилКузнецов. - Оставьте ее в нише…

– Дрожите вы ведь в ватнике, товарищ лейтенант… - тожешепотом отозвался сбоку Нечаев. - Как же Зою, а? Как же ее?

Кузнецова била крупная дрожь, у него выстукивали дробь зубы,заледенело все тело, и не отпускало желание сесть, зажмуриться, ни о чем недумать - только так, мнилось, могло прийти облегчение.

Он бросил автомат к ногам, сел на бруствер против ниши - небыло сил дойти до станин орудия - и, дрожа, зачем-то стал вытирать грязнойперчаткой лицо, тискать и разглаживать горло.

"Кузнечик… - явственно и тихо послышалось ему -Догоняйнас. Оставайся жив, кузнечик!"

Он застонал в перчатку и первый раз решился посмотреть внишу, на нее.

Зоя лежала там на подстеленной Нечаевым плащ-палатке, краемее прикрытая по грудь, сейчас он не видел той ужаснувшей его крови. Без шапки -наверно, осталась где-то там, в низине, - она лежала на боку, по-детски тугособравшись калачиком, как будто спала, замерла во сне; ветер шевелил легкиеволосы на ее лице, мраморно-белом, потерявшем милую живость, с особенно четкимибровями, чуть сжатыми тихой мгновенной мукой; и брови, и затвердевшие ресницыее, казалось, тоже тихонько подрагивали, шевелились; их трогала, белила мелкая,сухая крупа текущей с бруствера поземки. И Кузнецов так быстро отвернулся,закрыв глаза, так стиснул пальцами подбородок и губы, что свело болью кожу подшершавой перчаткой. Он боялся, что не выдержит сейчас, сделает нечтояростно-сумасшедшее в состоянии отчаяния и немыслимой своей вины, точнокончилась жизнь и ничего не было теперь.

Эти ее легкие волосы жаркими ударами разрывов кидало ему вгубы, в глаза, когда она обняла его, ища помощи, прижалась к нему на огневой Давлатяна,и он притискивал ее тогда к колесу орудия, инстинктивно защищая от осколка вспину, - тогда живой холодок ее губ, тепло дыхания касались его потной шеи, егощеки… Разве мог он знать в те секунды, что случится после? Разве мог знать, чтоее ранит в низине и она вынет "вальтер" из санитарной сумки?

Кто-то накинул сзади на его плечи шинель, а он по-прежнемусидел на бруствере, не двигаясь, не отвечая на чей-то голос, кажется, опятьНечаева:

– Товарищ лейтенант, дрожите вы очень. Уйти вам… Лучшев землянку вам, к раненым. У них печка горит… Все пришли, слава БогуПосмотрите… Вы слышите меня, товарищ лейтенант? Отогреться бы вам надо. Всевернулись, говорю…

– Все?.. Пришли? - сквозь застрявший ком в горлепроговорил Кузнецов, внезапно ударенный словами "все пришли, славаБогу", и увидел вблизи совершенно потерянное выражение на посинелом лице,в прикушенных усиках Нечаева и прошептал едва различимо:

– Накройте Зое лицо… Поземка ведь. Накройте сейчас же…

С робостью Нечаев сошел в нишу, потянул край плащ-палатки и,осторожно накрыв Зою, отошел к брустверу.

Так было немного легче, и Кузнецов попробовал встать, а ногине слушались, и он бессильно опустился на бровку бруствера. Шинель, накинутаяНечаевым, сползла с его плеч, свалилась за спину.

Все, что держало его эти сутки в неестественном напряжении,заставляло делать то, что невозможно было делать, вдруг расслабилось в нем.Теперь он даже не пытался подняться, а только растирал, щупал горло,перехваченное острой петлей. И если бы сейчас начали атаку немецкие танки илиприблизились к орудию автоматчики, он, наверно, не пересилил бы себя, несдвинулся с места, чтобы подать команду стрелять…

"Почему они молчат и смотрят на меня? Что они думают?Они видели, как случилось это? Где был Дроздовский? Он ведь был рядом сней…".

По бугру мимо ниши двое связистов несли обмороженногоразведчика, несли, как понял Кузнецов, в землянку с ранеными, шли молча,недоверчиво скособочив головы туда, где лежала накрытая плащ-палаткой Зоя.Потом один сказал: "Все с сестренкой", - и они остановились внеуверенности, вроде ждали, что она сможет откинуть плащ-палатку, ответить имулыбкой, движением, ласковым, певучим голосом, знакомым всей батарее:"Мальчики, родненькие, что вы на меня так смотрите? Я жива…". Но чудане происходило, а они стояли, сверху вопрошающе и отупело уставясь наплащ-палатку в нише, переминались, неудобно держали глухо мычавшего разведчика.

– Несите! Какого дьявола топчетесь? - послышаласьраздраженная команда Уханова, и затем - негромко: - Нечаев, ты тоже чего столбомстоишь? Накинь на лейтенанта шинель. Или ты. Рубин, помоги…

– Товарищ лейтенант, шинель наденьте, - снова прозвучалголос Нечаева, и сзади набросили на его плечи шинель.

– Встать бы вам, товарищ лейтенант, - мрачно прогуделнад головой Рубин. - Закоченеете на земле-то.

– Оставьте в покое шинель. Не надо, я сказал. Пустьздесь лежит. Оставьте…

И он все-таки встал, он смутно понял по этой настойчивостиНечаева и Рубина: они что-то замечали в нем со стороны, замечали что-то новое,пугающее, необычное, чего не видели раньше. Его знобило. У него по-прежнемустучали зубы, и он делал глотательные усилия, но никак не мог преодолетьзабившую дыхание спазму.

А вокруг уже предметно выявлялось утро в разреженном синемсумраке, и уже висело над огневой, над степью, над обгорелыми танками тугоепредутреннее безмолвие. Уханов и Рубин, с ног до головы белые от въевшегося водежду снега, но с черными от пороховой гари лицами, сидели на станинах,положив на колени еще горячие автоматы, грели пальцы, не снимая рукавиц, и обанеотрывно смотрели на Кузнецова.