Книга Земля воды - Грэм Свифт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она смотрит, с видом внимательным и себе-на-уме (обычный фокус здешних постояльцев: это они все сошли с ума, а не я), на этих хилых, копошащихся в песочнице детишек.
Ее глаза светлы. И моргают. Она руками обнимает ничто… Ему не спится по ночам. Его кровать пуста и затерялась в темном море. Он боится темноты. А когда он засыпает – какие ему снятся сны! Он один в этом большом, на смертный склеп похожем доме, где книжные полки расползаются из комнат в коридоры, где стильные безделки (ты и твое бегство в эпоху Регентства – ты и твои исторические костыли). Один, не считая собаки, которая отскакивает от него, потом осторожно подходит, снова отскакивает – наложенный ветеринаром проволочный лубок сняли с нижней челюсти буквально пару дней назад. Раненый ретривер, с которым еще предстоит налаживать дружеские отношения, медленно, терпеливо, а былого все равно не вернешь.
«Не бойся, Падди. Не бойся».
Он просиживает ночи напролет. Читает. Курит. В бутылке с виски понемногу убывает. Проверяет сочинения и конспекты (последний урожай за тридцать два года). Пьяные каракули, красными чернилами: аккуратнее. Придется поработать. Хорошо. Удовлетворительно. Плохо. Чтобы окончательно не впасть в тоску, он сам себе рассказывает истории. Повторяет те, что рассказывал в классе. Ох уж этот контраст между гулкими ночами и крикливым месивом дней: разговорчики в классе, бедлам на игровой площадке… Но теперь уже недолго ждать, когда они…
По выходным с утра – после обеда ехать в больницу – ветрено, Великий пост, он ходит в Гринвич-парк. Со своей зашуганной собакой. Вулф стоит на страже. Свежий солнечный свет на вечном великолепии. Старое доброе место, старая добрая Военно-морская коллегия. Зеленая трава и белые камни. Такие древние и девственно-чистые. Так любовно охраняемые (и в силу закона, и стараниями общественности). Хотя, если верить Прайсу…
Мы все бредем спиной к реальности, и всякий ищет свой приют.
Мартовский ветер рвет на части бегущие под всеми парусами облака. Синее небо сияет над нулевой долготой.
Лу-любовь. Лу-любовь.
И ADIEU
«И наконец, я должен исполнить свой печальный долг и попрощаться с мистером Криком, который…»
Долг! Долг! Неплохо придумано, стратегическое, так сказать, словечко. Вызывает в памяти судью, свято блюдущего букву закона, или несгибаемого стража порядка. И нам всем доподлинно известно, разве не так, что мистер Крик не справился со своим долгом.
«…который на протяжении четырнадцати лет был Одним из столпов нашей школы…»
Столп!
«…покидает нас после Пасхи – по личным обстоятельствам…»
Стоящий на краю помоста, вцепившийся руками в одинокий бушприт кафедры – младшему преподавательскому составу так и кажется, что он взлетает и падает, принимая на грудь норовистое (слегка штормящее) детское море.
«Стоит ли говорить, что четырнадцать лет – срок немалый. И это не считая тех восьми, в течение которых мистер Крик преподавал в другой школе, которая была здесь до нашей. Мистеру Крику многих из вас довелось повидать – как вы приходите и как уходите. Не исключено, что кое-кто из ваших родителей также числил себя среди его учеников. Так давайте же не будем заострять внимание на самом факте его ухода, хоть это и большая потеря для всей школы…»
Потеря!
«…а вместо этого – как сделал бы на нашем месте, вне всякого сомнения, и сам мистер Крик, глава нашего исторического отделения, – заглянем в прошлое и воздадим хвалу его долгим и неоценимым трудам. И зададимся мыслью…»
Он хочет сделать из этого публичную проповедь, воскресную службу. В задней части зала поднимается ропот. Он хочет полить свою жертву (которая этаким приготовленным к публичной жарке цыпленком сидит в задней части помоста) постным соусом риторики.
«…как сделал бы на нашем месте и сам мистер Крик – о том, как проходит время…»
Элегическая нота. Ах, как мы стареем. (Невидимый для детского моря, невидимый и для самого Льюиса, но привычный для наблюдательного педагогического состава образ несгибаемого шефа: розовый овал понемногу расползающейся лысины – в окружении витой мелким бесом седины – подпрыгивает перед кафедрой, как поплавок.)
«…об этих школьных годах, которые кажутся вам бесконечными, но которые, поверьте мне, очень скоро пройдут. Они драгоценны. Они – основа жизни. Так не тратьте их даром, не транжирьте их. Пусть они станут тем краеугольным камнем…»
Однако, судя по всему, это море – или, по крайней мере, самая буйная, самая неспокойная его часть – не желает, чтобы его загоняли в стойло созидательного труда.
Потому что откуда-то из самых глубин – и только теперь, остановившись для того, чтоб перевести дыхание, Льюис вынужден обратить внимание на уже давно нарастающий ропот – идет настоящий шквал. Шум накатывается волна за волной, резонирует в гулком воздухе актового зала и понемногу обретает настойчивый пульсирующий ритм:
«Здравствуй, страх! Здравствуй, страх!» Льюис упорствует.
«Заложите их в основу. Используйте их на все сто. Пусть не придет для вас такой день, а ждать его осталось, может статься, не так уж и долго, когда вы скажете: если бы я только…» «Стрррах! Стррра-ах!»
«Потому что, поверьте мне на слово, то, что вы заложите сейчас, станет гарантией вашей безопасности в будущем…» «Стрррааах!»
Но он не сдастся. Он непотопляем. Горстка бузотеров на задворках зала не препятствие для Льюиса. Он и в самом деле вырастает, подняв над кафедрой остерегающую длань.
«Вы сами видите – внимание, – что есть среди вас такие элементы – я прекрасно знаю каждого из них, и разговор с ними будет особый, – такие проповедники обреченности – кто хотел бы подорвать тот жизнеутверждающий и конструктивный процесс, о коем идет речь. Кто хочет заразить нас всех неуверенностью и тревогой. Но я не дам себя запугать – и вам не советую – подобного рода детскими, да, детскими выходками…»
«Здравствуй, страх! Здравствуй…»
Речитатив набирает ход. За спиной директора его учительский арьергард обменивается смущенными взглядами.
«И я не намерен терпеть подобных выходящих за всякие рамки безобразий в ту самую минуту, когда мы хотим воздать должное одному из наших старейших…»
Должное!
«Я обращаюсь к большей части зала, не слушайте эту чушь. Не дайте себя одурачить. Не бойтесь. Нам нечего бояться!»
Так и кажется, что он, вцепившись в кафедру, то с головой уходит в очередную волну, то вновь выныривает на поверхность, наш неустрашимый Кнут.
Картинка: Льюис на том же неустойчивом помосте. Особое – по тревоге – общее собрание. Снаружи заливаются сирены, но его руки подняты, он внушает чувство уверенности и спокойствия. Все в порядке. Льюис вас всех спасет. Следуйте за мной – в наш специальный бункер. Школа как убежище. Школа как избавление. Следуйте за мной, все малые и слабые, и вы обретете спасение…
