Книга Колокола - Ричард Харвелл

Я согласился. Беременной даме — да еще такой изумительной, как Амалия, — очень трудно будет изменить внешность в придорожных гостиницах, окружающих город, а в экипаже она спать не сможет. И если бы мы попытались покинуть город, не прошло бы и дня, как я оказался бы в руках у людоеда.

И я сказал ей, где мы могли бы спрятаться.

— Он весьма мал, — говорил я, пока наш экипаж плыл по горам отбросов на Бургассе, направляясь к Шпиттельбергу. — И воздух там бывает довольно спертым. И там шумно. Но стены крепкие. И мебель мягкая, хотя и подержанная.

— О, Мозес, — прошептала она, — я же говорила тебе, что мне все равно.

— Это совсем не то, к чему ты привыкла, — добавил я, думая о роскоши дворца Риша и о доме Дуфтов.

— А к чему я привыкла? К ведьме, которая день и ночь следила за мной! И к мужу, у которого не было собственной воли! И ребенок этот — это ее желание!

Экипаж тряхнуло — то ли он наехал на выпавший булыжник, то ли переехал собаку. Когда кучер сказал, что дальше не поедет, я предложил заплатить ему вдвое. И он довез нас до дверей кофейни.

— Вот он, — указал я, страдая от унижения при виде малого размера этого дома. Он вполне мог быть куском декорации на сцене.

Амалия надвинула капюшон накидки глубоко на лоб. Я помог ей выйти из экипажа, прижимая локтем к груди шкатулку с монетами. Амалия была сильной, но у нее очень болела спина от многих часов сидения на жесткой поверхности, в ложе и в экипажах, и ее хромота стала особенно заметной, когда мы шли через грязную улицу к входу.

Было уже далеко за полночь, и прохожие больше смотрели себе под ноги, чем нам в лицо. Кофейня была почти пуста. Четверо мужчин, румяных от выпитого, прихлебывали свое горькое черное снадобье. Они уставились на Амалию, как будто она была причудливым видением, которое вызвало это чертово зелье. Добросовестный герр Кост рассматривал свои башмаки, явно не желая быть свидетелем того, как благородная дама заходит в его заведение.

По лестнице мы забрались в комнаты моих друзей. Ремус вскочил с кресла. Николай еле смог подняться на ноги. Я улыбнулся им, и облегчение мелькнуло на их лицах.

— Хвала тебе, Господи, — произнес Ремус, словно обеспокоенная мать.

Когда я вошел в комнату, он стоял сцепив руки на груди, но, когда следом за мной вошла Амалия и откинула с головы капюшон, его радостная улыбка померкла, и он нервно кивнул, приветствуя ее.

А улыбка Николая стала еще шире, когда его слабые глаза распознали в неясном силуэте женщину.

— Добро пожаловать в Храм Любви! — воскликнул он.

Лицо Ремуса еще сильнее побледнело, а мое покраснело от унижения. Только Амалия улыбалась. Потом она присмотрелась к Ремусу.

— Боже мой! — изумилась она. — Да это же тот самый, похожий на волка монах!

— Здравствуйте, фройляйн Дуфт, — поклонился он.

— На самом деле теперь меня зовут фрау Риша, — пояснила она. — Но сегодня ночью я снова хочу быть Дуфт.

— В этом доме вы можете носить то имя, которое пожелаете, — изрек Николай. И взял ладонь моей возлюбленной в свои гигантские лапы, как будто хотел согреть ее.

— Друзья, — сказал я. — Можно мы останемся здесь на какое-то время?

Николай приложил ладонь Амалии к своей щеке.

— Сколько вам будет угодно! — воскликнул он.

— Спасибо, — поблагодарила она. И улыбнулась.

Моя возлюбленная оглядела убогую комнату. К моему облегчению, на ее лице не появилось отвращения.

— Вы можете занять комнату Ремуса, — галантно предложил Николай. — А он со своими книгами устроится здесь.

— Я никому не хочу мешать, — сказала Амалия.

— Вы никому не мешаете, — заверил ее Ремус.

— Это ненадолго, — поспешил добавить я.

— Я буду молиться, чтобы это было не так! — сказал Николай.

— Мы едем в Венецию! — выпалил я.

— В Венецию? — повторил Николай. И его глаза стали огромными.

— Мозес будет петь в опере, — улыбнулась Амалия.

— Да! — воскликнул Николай. — В Театро Сан-Бенедетто!

— И вы вдвоем тоже, — добавил я. — Вы должны поехать с нами!

Николай сжал опухшие руки под подбородком. Его глаза наполнились слезами.

— Венеция! Моя мечта сбылась! Конечно мы едем!

На какое-то мгновение Ремус словно онемел. Его лицо было подобно облаку, набежавшему на лучезарное видение нашего будущего.

— Ремус, — вздохнул Николай, — не будь таким занудой.

— Николай не может ехать в Венецию, — заявил Ремус Амалии. — Он болен.

— Я был в театре сегодня вечером! — Николай упрямо улыбнулся. — Наденьте мне на голову мешок, чтобы я не видел солнца.

— Николай, Венеция в четырех сотнях миль отсюда, за Альпами. А ты, скорее всего, не сможешь сидеть на лошади. И, в любом случае, у нас нет денег на подобное путешествие.

— У нас есть деньги! — поспешил заверить их я.

Потом вынул из-под мышки шкатулку и открыл крышку. В свете свечи блеснуло золото.

— Боже мой! — прошептал Ремус.

— Что это? — спросил Николай, всматриваясь в золото. — Здесь что-то горит?

— У Мозеса и Амалии целое состояние, — сообщил ему Ремус. — У них больше денег, чем ты видел в своей жизни.

Николай задохнулся от удивления.

— Мы купим коляску, — сказал я. — И устроим внутри кровать для Николая.

— Понимаете, вы нам нужны, — начала объяснять Амалия. — Здесь, в Австрии, вы будете нашей маскировкой. А в Италии никто не поверит, что Мозес мой муж.

— Я буду вашим мужем, — вызвался Николай.

Сейчас покраснела Амалия.

— Мы подумали, — сказал я, — что Ремус может быть ее отцом. А ее муж, скажем, сейчас находится на войне.

— Тогда я могу быть дядей.

— Нам пришло в голову, что вы можете быть пациентом, — сказала Амалия. — Пациентом моего отца.

— Тогда — богатым пациентом, — потребовал Николай.

— Богатым пациентом, — подтвердил я.

И в этот момент на лестнице послышались чьи-то шаги. Ремус посмотрел на дверь, и кровь отхлынула от его лица. Николай вытянул вперед длинную руку и, отодвинув Амалию и меня себе за спину, заслонил нас своим громадным телом от опасности, приближавшейся к нам по ступеням лестницы.

Я же просто улыбнулся: мои уши услышали больше, чем их. Когда дверь наконец открылась и Николай ринулся в атаку, оказалось, что неприятель едва достает ему до пояса.

Лицо у Тассо было красным и покрытым потом из-за того, что ему пришлось бежать через весь город. Увидев меня, он облегченно потер свои лапки.