Книга Великаны сумрака - Александр Поляков

Но самое поразительное: такое внимание нравилось ему. Тут уж надо было признаться. Он почти наслаждался этим почитанием, плыл в его теплом облаке, словно отогреваясь после пронизанных ледяной тревогой бесконечных дней. Нет, не зря сказали о нем: в те молодые годы Лев Александрович подчас не был лишен позы.

А в ночь на 28 августа у Кати начались схватки.

Оставив жену на попечение хозяйки, Лев побежал, споты­каясь, в темноте по длинной каштановой аллее, по мощеным переулкам — к дому Добровольских, к Марии Эдуардовне, поскольку других акушерок они не знали. В голове тупо за­села суеверная мысль: не поспешили ли они с покупкой ко­ляски? Ведь слышал же — не стоит этого делать до рождения ребенка.

Коляска же и вправду была хороша — на прочных рессо­рах, с плотным верхом. И после, когда Катюша благополуч­но разрешилась от бремени, они вывозили маленького Сашу в рощу, поднимались на вершину Большого Салева, и ни разу не сломались, оценив швейцарское качество. Сын улыбал­ся, пускал пузыри, иногда капризничал, строя губки смеш­ным корытцем, то веселя, то тревожа счастливых родителей.

В один из таких прозрачных тихих дней к ним на гору влез взмокший Иван Добровольский и, бледнея от оказанного доверия, протянул зашифрованное письмо от Веры Фигнер. Письмо через границы, рискуя, доставила в Женеву бойкая барышня Неонила Салова — из свежих, неизвестных Тигры- чу агентов погибающей партии. Тут же, на вершине, он вскрыл конверт. Фигнер сообщала: через публициста Ми­хайловского (шафера на их с Катюшей свадьбе) министр Императорского двора и уделов влиятельный граф Ворон­цов-Дашков ищет случая выйти на Исполком «Народной Воли» и вступить в переговоры относительно прекращения террора — хотя бы на время предстоящей коронации Алек­сандра III, сроки которой переносятся вот уже несколько месяцев. Причина проста: правительство опасается новых выстрелов и динамитных акций, посягающих на священную жизнь Его Императорского Величества. Два цареубийства за полгода — это уж слишком.

Самое же главное заключалось в следующем: всемогущий Воронцов-Дашков настаивал на том, чтобы его представите­ли вели переговоры исключительно с господином Тихомиро­вым, общепризнанным идеологом партии, возглавившим ее после ареста Александра Михайлова.

Столбцы и строки гамбеттовской криптограммы запрыга­ли, затанцевали перед крутанувшимися глазами в гордели­вом восторге. И скрыть этот восторг было трудно

«Ага, вот как! Но граф-то не только министр, а еще и пре­даннейший друг нового Государя. К тому же организовал тай­ное общество (с нас, народовольцев, пример берут!), «Свя­щенную дружину», для того и затеянную, чтобы охранять Александра III, бороться с крамолой скрытными средства­ми, — Тихомиров отпустил ручку детской коляски, поймал на себе вопросительный взгляд жены. — Ишь, скрытно хо­тят. Надеются, что мы не знаем. А нам все известно. Стало быть, бояться нас, почитают «Народную Волю» за силу серь­езную. И хорошо, и славно.»

Лев подмигнул Катюше. Он опять мысленно произносил: «наша партия», «мы, революционеры»; он словно бы напрочь забыл про собственное убеждение: делать дело можно только на месте, в России. Что заниматься революциями издали, из уютной Женевы — глупо и бесчестно. Забыл, что приехал сюда не для того, чтобы «воздействовать» на покинутое оте­чество, а потому что был разбит, не видел смысла в продолже­нии борьбы.

И вот шифровка от Фигнер. От «Верочки-топни-ножкой». Выходило, что эта тайнопись снова превращала безвестного русского эмигранта Василия Игнатьевича Долинского (по поддельному паспорту) в неистового Тигрыча, бредившего заговором и переворотом.

Это оттого, что от Веры? Или она здесь ни при чем?

На него во все глаза смотрели Катюша и Иван. Сердце билось молодо и звонко.

Все случившееся потом походило на кошмерический сон. Кажется, виноват резкий порыв ветра.

Левое переднее колесо детской коляски вдруг перескочи­ло через камень, и прекрасное, прочное швейцарское изде­лие стремительно покатилось вниз, унося по склону малень­кого Сашу — быстрее и быстрее. Дико вскрикнула Катя. Лев рванулся следом, всем умирающим своим существом пони­мая, что уже ничего не успеет сделать.

Воздух стал таким липким и густым, что сквозь него при­ходилось пробиваться, напрягая последние силы. Споткнул­ся, растянулся во весь рост Иван. Тигрыч бежал, падал, рвал брюки о камни. И снова бежал, нелепо вскидывая не раз спа­савшие его ноги. В замутненном сознании тупо застряла, вспыхивала картинка: суворовские солдаты лихо съезжают по альпийскому склону.. К чему это? К чему? Это ведь Сури­ков нарисовал.

Улыбается художник. Тот самый, что написал и «Утро стре­лецкой казни». Секунды набухают, готовые вместить все: и наполненный взрывчатым студнем кровавый день — Про­щеное воскресенье 1 марта 1881-го, и выставку передвиж­ников в гулких академических залах, и картины в тяжелом багете, вздрогнувшие тогда от динамитного удара на Екате­рининском, и двух мальчиков, двух братьев, зависших над новороссийской пропастью, и эту коляску, устремившуюся вниз.

Коляска катилась к каменистому обрыву. Временами она замедляла ход — колеса путались в траве, склон становился более пологим, — а затем снова мчалась, страшно подпрыги­вая на бугорках.

Отменное качество — плотный верх, крепкие рессоры. Еще немного и.

Внизу вскрикнули, затем мелькнули размытые тени. Ко­ляска остановилась. Два прогуливающихся господина без лиц (Лев смотрел и не видел их), спасшие Сашу, вежливо при­подняли шляпы на прощание и ушли, чтобы продолжить про­менады по изумрудным склонам Большого Салева.

Тихомировы долго не могли прийти в себя. Потом стали спускаться. Потрясенная Катя шла осторожно, крепко при­жимая улыбающегося сына к себе. Лев катил коляску. Доб­ровольский, потирая ушибы, рассуждал:

— Один из этих господ — шпион!

— Почему ты знаешь? — машинально спросил Лев.

— А зачем на нем калоши? Ни швейцарцы, ни французы калош не носят.

Льву не хотелось об этом думать. Ни о чем не хотелось ду­мать.

— С твоим приездом, Тигрыч, — не унимался Иван, с удо­вольствием произнося его боевую кличку, — центр борьбы с деспотизмом переместился в Женеву. Нас не оставят в покое. Все эти шпионы, агенты Судейкина.

Через три дня он написал ответ Фигнер: в переговоры всту­пить согласен. Вскоре кокетливая Неонила повезла шиф­ровку в Россию.

Что ж, думал Тигрыч, должно быть, все эти воронцовы-даш­ковы не знают истинного положение дел в «Народной Воле». Не станем их разуверять. В конце концов, у нас есть требова­ния. И мы их предъявим. Мы поторгуемся с правительством.

Но — Саша, Сашенька, сын, что с ним делать? Недели пролетали одна за другой, а ребенок жил без регистрации. Для записи нужны надежные документы родителей, но ни у него, ни у Кати таких не было. Тигрыч уже знал: в Швейца­рии на публике называйся кем угодно, хоть самим Чезаре Ломброзо, только с фальшивым паспортом не попадайся — это уголовное преступление, карается строго.