Книга Царь-гора - Наталья Иртенина

— Какую суть? — вяло спросил Шергин, ощущая усилившуюся дурноту. Голос Бернграта проникал в череп сверху, будто по голове били молотом.

— Долго объяснять. Да ты не поймешь. Для этого надо перестать выворачивать душу перед попами. В конце концов это унизительно и нелепо. Попы не могут дать суть. Она дается другими.

— Я догадываюсь кем.

Бернгарт швырнул ему бумажный прямоугольник.

— Теми, кому я несу это.

Шергин увидел у себя в руке рисованную открытку дореволюционных времен. На ней был изображен раввин, держащий в одной руке обезглавленного жертвенного петуха, в другой нож. Рядом лежала отрезанная у петуха голова государя Николая Александровича в императорской короне. «Да будет это моим выкупом…» — прочитал Шергин и в омерзении выронил открытку, машинально вытер руку о шинель.

— Кровь его на нас и детях наших, — замогильным магнетическим голосом произнес Бернгарт. Затем снова расхохотался. — Да полно. Ты бледен как смерть. Поговорим о насущных делах.

— Забавно, — выдавил Шергин.

— Что забавно?

— Вспомнилась одна встреча. В Забайкалье, в августе прошлого года… Тоже, кстати, Роман Федорович. Фамилия еще такая… гремучая. Унгерн фон… Не помню. И тоже мечтает об империи. Поскромнее, правда, от Желтого до Белого моря. Бредит восстановленной монгольской державой. Монархист ярый, но при том ламаист, что само по себе бессмыслица. Хотя по рождению лютеранин. А вы, Бернгарт, еще не приняли ламаизм?

— Все религии — искажения древней истины.

— И что вас всех так тянет на этот панмонголизм, — будто не слыша его, говорил Шергин. — Дикая азиатчина, язычество непролазное, копыто дьявола четче некуда, интеллект, философия — одно изуверство. Культура бессмысленности, разрушения смыслов. Большевизм родился не в Европе, хотя и она приложила руку, а в Азии. Орда — это правильное название, точное. Европа использовала большевиков как кувалду для России. Но и сама скоро испугается этой кувалды… А впрочем, я не сомневаюсь, что этот Унгерн плохо кончит. Что-то такое у него в лице… обреченное.

Он замолчал, поднял голову и посмотрел на Бернгарта. Тот сидел, полуотворотившись, и тоже безмолвствовал. Снаружи слышалось приглушенное войлоком юрты цоканье копыт и отдаленные клики туземцев.

— Роман Федорович… фон… — сам с собой заговорил Бернгарт. — Карикатура… запасной вариант?.. Но у меня тоже нет сомнений, что этот «фон» плохо кончит.

Он повернулся.

— Я дал тебе шанс и жду ответа.

— Я хочу уйти, — сказал Шергин.

Бернгарт помолчал.

— Дурак был, дураком и остался. Куда ты уйдешь?

— В Монголию. Или Китай.

— Помнишь, что я говорил тебе? Будешь зарабатывать извозчиком и сдохнешь нищим на завшивленном одре.

— Меня это не остановит.

— Тебя? А твои оборванцы-офицеры? Солдатня?

— Они уйдут со мной. — После нескольких секунд раздумья он добавил: — Я обещаю. Слово русского офицера.

— Слово русского офицера мне никогда не казалось хорошей гарантией. Но тебе я верю. А если не сможешь ты, твое обещание выполню я. Если кто-то из них останется здесь, они уйдут… путем всякой плоти, как говаривали в старину.

— Я могу идти?

— Разве тебя кто-то держит?

Шергин не спеша поднялся. Спешить было невозможно — всякое резкое движение отзывалось в голове боем молотков. Так же неторопливо он вышел из юрты, огляделся.

Над горами поднимался рыже-пепельный рассвет. Вокруг была голая степь с редким прошлогодним сухостоем. Поблизости от нескольких юрт паслись десятка два стреноженных лошадей, за ними приглядывал калмык. Еще трое туземцев стояли в карауле. Слышался храп, фырканье коней и бормотанье птицы, прячущейся в сухой траве.

Шергин пошел на восток, приблизительно определив направление. Было очень холодно, но мороз быстро прояснил голову, и ему стало легче.

Скоро его догнал верховой калмык. В поводу он вел запасного коня.

— Алтан-хан приказал дать тебе коня и показать дорогу, — на ломаном русском сказал туземец.

Шергин сел на лошадь. Калмык поскакал впереди, забрав немного в сторону.

Рассвет из рыжего сделался янтарно-палевым, и воздух над степью словно заболел желтухой.

Когда до Усть-Чегеня оставалось не больше километра, калмык отстал. На околице деревни перед полковником выскочил солдат с винтовкой наготове и застыл изумленный.

— Ва… вашеско… — начал он заикаться.

— Пшел прочь, — крикнул Шергин, вдруг разозлившись на то, что никто, кажется, не заметил ночного исчезновения командира полка.

Недотеп-часовых, разумеется, следовало примерно наказать. В другое время и в другом месте он скорее всего велел бы расстрелять каждого третьего из них. Но теперь было не до того.

Он поскакал по деревенской улице, поднимая длинный хвост пыли и переполох среди псов и петухов. Совместными усилиями те устроили такой концерт, что в движение пришла вся деревня. Из халуп выбегали заспанные офицеры, натягивая на ходу сапоги и хватаясь за оружие. В окна просовывались розовые лица баб с перепуганными глазами, некоторые на всякий случай принимались визжать, другие, унимая собак, составили им аккомпанемент.

Шергин остановил коня возле церкви, спрыгнул, постоял, перекрестился на деревянную маковку, потом сел на крыльце и стал ждать. Лошадь, обнаружив источник прокорма, принялась щипать молодую траву.

В скором времени перед ним собралось с полдюжины офицеров. Шергин, не поднимая взгляда, чертил палкой в песке фигуры.

Вслед за офицерами прибежал Васька и бесцеремонно заблажил:

— Вашскородь, да где ж вы ночью-то все бродите, не спите, а я уж все глаза проглядел, рази ж дело это — до свету шататься…

— Поди вон, — сказал Шергин, негромко, но таким голосом, что Васька осекся и спрятался за спины офицеров.

— Петр Николаевич, — раздался тревожный голос прапорщика Чернова.

Шергин посмотрел на него, словно не узнавая.

— А, это ты, Миша.

— Я, Петр Николаевич. Что с вами?

— Господин полковник, в самом деле, объясните нам, что происходит.

Шергин бросил палку, отряхнул руки.

— У меня, господа, для вас известие. Убедительно прошу отнестись к нему со всей серьезностью и трезвостью.

— Откуда эта лошадь, господин полковник?

— Лошадь? — Шергин недоуменно взглянул на коня и пожал плечами. — Мне одолжил ее император Золотой Орды.

— Что? Что вы такое говорите, господин полковник? — заволновались офицеры.

— Вы смеетесь над нами? — громче других прозвучал голос ротмистра Плеснева.