Книга Летний ангел - Монс Каллентофт

Моя любовь.

Ты не обратил внимания на мою машину. На то, как я следила за тобой. Но наверное, ты все же догадывался, кто звонил тебе по телефону, так и не решаясь произнести ни слова.

Да и что я могла сказать, папа? Хоть я и видела тебя, от тебя остался лишь запах, образ, голос из моего детства, когда я так тосковала по тебе здесь, в Скугалунде, мечтала увидеть, как твоя машина въезжает на холм перед домом, мечтала, чтобы ты, а не он вошел в мою комнатку в подвале, где хранились мои игрушки.

В тот день ты собрался на рыбалку, как не раз прежде.

Ты уже начал стареть.

Я оставила машину в стороне от мостков и пошла к тебе.

Я была ребенком, женщиной, девушкой — всем сразу.

Стоял осенний день, холодный, но солнечный, и ты узнал меня с первого взгляда. Едва я вступила на мостки, ты крикнул мне:

— Уйди, я тебя знать не желаю. Уйди, я пришел сюда порыбачить.

Если человеку суждено умереть несколько раз, то одна из моих смертей произошла там, на мостках.

— Я не желаю тебя знать. Убирайся.

Одно из весел лежало на мостках, длинное и тяжелое, с металлической оковкой на лопасти.

«Знаешь ли ты, кого ты впустил в дом?» — хотела я спросить.

«Я пришла, чтобы получить хоть частичку твоей любви», — хотела я сказать.

— Убирайся! — крикнул ты.

Весло.

При вскрытии завещания выяснилось, что ты оставил все, чем владел, своей новой жене и ее дочерям.

Но в конце концов я получила пять тысяч триста двадцать крон.

63

— Туве! Туве! ТУВЕ! ТУВЕ!

Туве…

Малин ходит по квартире, кидается из стороны в сторону, обыскивает комнату за комнатой, но дочери нет нигде — ни под простыней в ее кровати, ни в кровати Малин, ни в кладовке, ни в кухонном шкафу — да и как, черт подери, она могла бы поместиться в кухонному шкафу?

Проклятье, до чего жарко.

— Туве!

Только без паники, Форс, без паники. Она садится на стул в кухне, чувствует, что вспотела до корней волос, внутри ее звучит мантра: думай, думай, думай.

Она не у Маркуса. Но туда все равно нужно позвонить.

Малин выхватывает мобильник, набирает номер. Трубку берет Ханс. Судя по всему, он не в курсе, что они расстались.

— Нет, Туве здесь нет. А что, она пропала?

Времени на разговоры нет.

— Извини, Ханс, у меня звонит другой телефон. Я с тобой прощаюсь.

Друзья?

Кто сейчас в городе? С кем она ела мороженое? Юлия, позвонить Юлии.

Малин бежит в спальню, включает компьютер, находит в базе телефон Юлии Маркандер.

— Юлия, привет, это Малин, мама Туве. Туве с тобой? Нет? А ты не знаешь, где она может быть?

Филиппа и Элиса.

Обе на даче.

Часы на компьютере показывают 19.37.

Она должна была давно вернуться домой или позвонить.

Проклятье.

Без паники, Форс, без паники. Внезапно все ущербности ее спальни начинают резать глаз — пожелтевшие обои, бесформенные немодные шторы с лилово-желтым узором, отсутствие картин на стенах и цветов на подоконнике придают комнате нежилой вид.

В больничной палате бывает уютнее.

Сосредоточиться на главном.

Янне. Может быть, она поехала к нему? Но он в лесу.

Или она скоро вернется домой. Просто пошла в кино.

Но она позвонила бы, Туве старается поступать правильно, и она знает, что мама с ума сойдет от беспокойства, учитывая, что происходит в городе.

Опасения.

Произошло самое ужасное.

Нельзя светиться на пресс-конференциях.

Кто знает, какие механизмы это может запустить в безумном мозгу.

Она звонит Янне.

Он отвечает после третьего звонка.

— Янне слушает. Да, Малин.

— Туве. Она пропала.

По ее тону он понимает, что дело серьезно.

— Я сейчас приеду, — говорит Янне. — Пожар может некоторое время обходиться без меня.

Малин опускается на диван в гостиной, трет глаза, думает: «Как, черт подери, это могло случиться?»

Сколько ты весишь, маленький летний ангел?

Килограммов сорок пять.

Не больше.

В машине я завернула тебя в ковер, положила на плечо и принесла туда, где мы находимся сейчас.

Ты спишь на деревянной кушетке. Спи себе, всегда трудно оценить, сколько нужно эфира. С другой девушкой, которую зовут Юсефин, я использовала другое средство, которое выветривается бесследно, и принесла ее в эту комнату, мою комнату, и пока она лежала на кушетке, я отмыла ее дочиста. Уж как я терла ее хлоркой — но не слишком, чтобы не повредить кожу, потому что она пригодится тебе.

Я взяла ее в парке Рюда, когда она ехала домой.

Ее велосипед они так и не нашли.

Я помахала ей, и она остановилась, испугалась, увидев меня в маске, пыталась сопротивляться, но вскоре заснула.

Раны и отметины на ее руках. Я сделала их ножницами, которые мне подарили на десять лет, после того как отмыла и очистила ее. От нее пахло хлоркой, и я, конечно, могла использовать химикаты для очистки бассейнов, но их легче было бы отследить. Затем я разделась, надела на себя синее нечто, зашелестела когтями кроликов в воздухе, превратила свои пальцы в белые паучьи лапы, и тут она проснулась, снова увидела меня в маске и закричала, но вырваться не могла.

Как и ты, мой маленький летний ангел.

И затем я стала вводить в нее синее нечто.

Вперед-назад, вперед-назад, и она стала отключаться, а я крикнула ей, чтобы она не исчезала. Ведь чтобы ты могла возродиться, моя дорогая сестра, ты должна быть здесь, и вскоре я поняла, что ничего не выйдет.

Она не могла стать тобой.

Эта простоватая девчонка оказалась не способна вместить тебя или место было выбрано неправильно?

Я дала ей еще средства.

Вынесла наружу.

Тело ее кровоточило от такой ерунды.

Я отпустила ее возле Тиннербекена. Наверное, она побрела в парк. Она меня не видела, и я сохранила ей жизнь, потому что она не могла стать тобой.

Но та, что лежит сейчас на кушетке, возле клеток с кроликами и коробкой с белыми паучьими лапами, — она может стать тобой, дать шанс возрождению любви.

А нас?

Зачем ты убила нас?