Книга Струна - Илья Крупник

Сейчас ей почти девяносто лет. В нашем горняцком городе, он небольшой, ее все знают. Еще даже недавно она была учительницей младших классов. Родом она издалека, но кажется, что здесь она была все годы.

Ее опекает дочка, хотя работает теперь за границей, но оттуда привозит часто маме подарки, каких не было у мамы за всю ее жизнь.

Мама худенькая, маленького роста, идет без палки по улице в белом модном платье, сверху пелерина и белая на голове шляпа с полями.

Она бывает каждый день за общим длинным столом, на бесплатном обеде, который город организовал для стариков. Она, не разговаривая, сидит за столом в своей шляпе, и это раздражает, конечно, некоторых старух в платочках, особенно толстую, крикливую в домашнем халате.

– Цветочек! Ишь уселась! Ты, когда кушаешь, сними шляпу! – требует она.

Остальные молчат. Старые горняки, мужчины, не обращая внимания, едят суп. Только один, говорливый, старается объяснить:

– Да погляди телевизор, там нарядные сидят в таких шляпах, еще в старину, и едят.

Она не разговаривает. Шевелилась земля! Но их не было больше, их не было… Она смотрела. Земля шевелится. Не мертвая земля.

2011

Потоп

Он сидел на кровати еле живой, в обеих руках подобранные с пола подмокшие листы, а везде пол завален влажными тряпками, грудами бумаг и газет.

От горячих тряпок шел пар, и очень сильно воняло сваркой.

Когда прорвало отопление и пока не отключили, слава богу, не пришли из конторы, этими тряпками затыкал чертову дырку: оттуда хлестал кипяток.

Потом долго заваривали в углу, а он с пола совком собирал воду в ведро и туда выкручивал тряпки, пытаясь одновременно подобрать упавшие, повсюду рассыпанные бумаги и газеты. Хорошо еще, недавно принялись топить, еще и снега нет.

Передохнув, наконец, сидя в кровати, Анатолий Семенович посмотрел, что у него в руках. Один лист пожелтелый и почти не промок, там напечатано на машинке. Второй белый, набран на компьютере.

Отложив их, Анатолий Семенович вытащил из пижамного кармана носовой платок, вытер руки и тщательно сухим уголком протер очки. Начал читать белый лист:

Ангел прилетел, сел на крышу дома, грустный такой, весь в слезах.

Анатолий Семенович остановился, снова тщательно протер очки, опять надел, начал сначала:

Ангел прилетел, сел на крышу дома, грустный такой, весь в слезах. Даже гроза от слез началась. Рядом сидел напарник, но упорно не смотрел в его сторону. В нескольких взмахах ангельских крыльев умирала женщина, мать троих детей, вдова, труженица и все такое прочее.

– Ну, начинай свое дело, палач! – пробормотал напарник. – А то погоду испортил.

Дальше бумага подмокла, боязно было – расползется.

Анатолий Семенович осторожно ступил с кровати на пол в груду тряпок. Носовым платком, посуше ничего не было, вытер подошвы мокрых тапочек и, подхватив оба листа, вошел во вторую комнату, нетронутую потопом. Здесь разложил неведомый ему, непонятный лист сушиться на батарею. Ибо никаких ангелов в собственных бумагах Анатолий Семенович, инженер-патентовед, никогда не встречал.

Вот сейчас, именно сейчас очень не хватало Маши, разумной во всем жены, хотя, конечно, с другой стороны, слава богу, потоп не застал ее, Маша из командировки вернется, как считалось, дня через три, а до того что-нибудь может наладиться.

Пока подсушивался первый лист, Анатолий Семенович принялся читать второй, пожелтелый от старости и тоже неведомый ему прежде, почти не промокший.

Пока шел узким двором, он снял бескозырку, жарко было, ленточки волочились по земле. Он приподнял, прижал к груди бескозырку с потускневшими золотыми буквами КАСПИЙСКАЯ ВОЕННАЯ ФЛОТИЛИЯ.

Анатолий Семенович остановился опять, он никогда не был военным, вытер тем же платком лоб и в конце концов продолжил:

Дверь была раскрыта, он вошел в полутьму, в ряды стульев без людей. Прошел насквозь в другой зал, просторный и пустой, с ковбоями по стенам на афишах. А на чистой стене был портрет в раме – мальчик во весь рост в мундире, с саблей: Шах Пехлеви. Напротив Шаха висел знакомый плакат: все Политбюро.

– Матросик, – позвали его по-русски, – а, матросик… – Голос был женский, немолодой, робкий, умоляющий голос: – Как там у вас сейчас, расскажи…

Он выскочил, не оборачиваясь, из кинотеатра через главный вход на булыжную площадь, на опаляющее солнце Пехлеви. Впереди всходил бетонный мост, и на нем часовой из 44-й армии (но это он узнал потом). Рядом стоял иранский солдат, маленький, небритый, в фуражке, натянутой на уши, с большой винтовкой.

– М-да, – машинально сказал Анатолий Семенович вслух и даже посмотрел на обратную сторону листа, но там было пусто. Тогда он снял с батареи первый, немного покоробленный от батарейного жара белый лист.

Ангелу хотелось сказать, что он не виноват что ангел-губитель, что послушание у него такое, что это еврейский квартал, и здесь никто не может без мамы. Внизу плакали дети, повторяли молитвы за раввином и ничего не понимали.

Ангел-губитель и ангел-хранитель нежно взяли душу, завернули в полотенце, чтобы не замерзла, и, прижимая ее к себе, взмыли вверх.

– А за этими когда? – спросил ангел-хранитель, показывая вниз на детей, но мысли его были уже далеко: он думал, как выстроить свою защитную, оправдательную речь и на что обратить внимание.

Ангел-губитель летел и плакал, и чувствовал себя евреем, потому что никто его не любил.

– Та-ак, – сказал Анатолий Семенович и долго разглядывал подпись внизу карандашом: Аня Сергеева. Закрыл глаза. Что это… И положил листы на стул.

Наконец, с некоторой опаской вернулся в комнату где потоп.

Три часа Анатолий Семенович, благо суббота, на работу не идти, все пытался убирать. Сваливал в кучу у двери отжатые тряпки, и в который раз опорожнял стоявшее посреди комнаты ведро, и все подбирал, подбирал, бесконечно, упавшие со стола и из плетеной корзины, опрокинутой сварщиками, бумаги. Очень ломило поясницу. Очень. Когда выпрямишься еле-еле. Да… Естественно. Естественно… Если столько лет за вечной этой, вечной сидячей работой в Бюро… Естественно. И зарядку давно бросил. Где это он слышал, что каждый год человек стареет на два месяца. И значит, что ты теперь просто худая щепка в очках, ясно?! И сутулый… А был ведь высокий! Боже, пятьдесят шесть, не семьдесят, что дальше…

Сейчас он лежал на боку на краю кровати. Паркетины поднялись перед ним от проникшей вниз воды, клонились одна к другой, как макеты маленьких пирамид. И корзина плетеная лежала набоку у стенки.

– Ну, всё, – сказал сам себе Анатолий Семенович. – Ладно. Всё. Забудем. Все обиды, всё. Катастрофа. Придется звать. Пусть поможет.