Книга Симон Визенталь. Жизнь и легенды - Том Сегев

По словам Петера Крайского, все австрийские партии без исключения пытались в то время завоевать голоса нацистов и все старались поскорее о нацистском прошлом забыть. Таким образом, его отец попросту вел себя как все. Иногда они об этом беседовали. Петер знал, что некоторые из их родственников погибли во времена нацизма. Однако его отец смотрел на вещи преимущественно с политической точки зрения. Время от времени Петер организовывал для своих товарищей по учебе разного рода социалистические мероприятия и однажды повел их на экскурсию в Маутхаузен. «Напрасная трата времени, – сказал ему Крайский. – Этим ты ни одного человека в свою организацию не заманишь».

Иногда, хоть и не часто, Петер посещал церковь, но, когда один из церковных иерархов уподобил аборты убийству евреев в Освенциме и отказался осудить апартеид в Южной Африке, решил расстаться с религией. Формально говоря, отец ему этого делать не запретил, но высказал тем не менее опасение, что кто-нибудь может сказать, будто Петер покидает христианскую церковь под влиянием своего отца-еврея. На самом же деле, когда Петер – без особого шума – с христианством расстался, ничего страшного не произошло.

Как-то раз они заговорили о нацистах, которых в Австрии тогда было еще немало, и Крайский сказал, что проблема решится сама собой, биологически: нацисты просто-напросто состарятся и вымрут. Впрочем, он считал, что когда-нибудь вымрут и евреи.

В своих воспоминаниях Крайский утверждает, что перед выборами предупредил Фридриха Петера, что бывших нацистов в состав будущего правительства не введет, но поверить в это трудно, поскольку в его предыдущем правительстве нацисты были. В любом случае он решил за Петера (в поддержке которого уже даже не нуждался) вступиться – вопреки всем тем фактам, которые привел на пресс-конференции Визенталь. Складывается впечатление, что он сделал это исключительно потому, что на Петера нападал Визенталь. «Политический разум» Крайского в тот момент ему полностью отказал, и верх над ним взяли мотивы личного порядка.

Пока суд, заявил Крайский, виновным Петера не признал, ставить на нем крест нельзя. Да, в юности он совершил ошибку, но ведь то были времена хаоса и неразберихи, и к тому же, когда Петеру, как и большинству австрийцев, пришлось выбирать между коммунизмом и нацизмом, ему было всего семнадцать. Крайский признавал, что сейчас – сорок лет спустя и в демократическом обществе – это понять трудно, но Петер, по его словам, дал ему честное слово, что никогда в убийствах не участвовал. «У меня, – сказал Крайский, – нет причин верить ему меньше, чем Визенталю».

Надо сказать, что ни в каком специфическом преступлении Визенталь Петера не обвинял. Кроме того, до этого он всегда говорил, что коллективной вины не существует и наказывать надо только конкретных людей за конкретные преступления, да и то лишь в случае, если их признает виновными суд. Но похоже, что неприязнь к Крайскому заставила его забыть о принципах справедливости, которыми он руководствовался ранее, и он заявил, что в случае с Петером никакой необходимости в дополнительных доказательствах нет: достаточно и того, что тот двадцать месяцев прослужил в эсэсовской бригаде смерти (чего, кстати, сам Петер не отрицал).

Через несколько дней после пресс-конференции Визенталя Крайский тоже встретился с журналистами и сильно Визенталя обругал, заявив, что тот «действует методами, напоминающими методы политической мафии». Тремя днями спустя Визенталь подал на него в суд за клевету.

Слух о том, что два знаменитых еврея затеяли публичную свару, быстро разнесся за пределы маленькой Австрии, и газеты всего мира запестрели заголовками. Визенталь раздавал теперь многочасовые интервью журналистам из разных стран, получая при этом бесчисленные телеграммы и письма поддержки (главным образом из Голландии и США); Крайский же продолжал его ругать (в частности, неоднократно повторял, что Визенталь никакой лепты в обнаружение Эйхмана не внес), а в один прекрасный день и вовсе потерял голову. Это произошло во время его встречи с иностранными корреспондентами в клубе журналистов «Конкордия». Стенограмма этой встречи напоминает раскаты грома, которые поначалу слышатся вдалеке и звучат глухо, а затем достигают своего апогея и со всей силой раскалывают небо. В ответ на вопрос корреспондента информационного агентства Ассошиэйтед пресс Крайский разразился длинным монологом, в котором говорил сначала о своем еврействе и о том, как относится к Израилю, но, когда – на пятой странице стенограммы – дошел до Визенталя, стал говорить корявыми, часто обрывавшимися на середине предложениями, и по стенограмме видно, что бушевавшая в его душе буря не только мешала ему выбирать нужные слова, но и нарушила его способность составлять синтаксически связные высказывания.

«Визенталя, – сказал он, – я знаю, в сущности, только по секретным донесениям, а они плохие, очень плохие, да, и я как глава правительства… и как глава правительства я не могу, таким образом… и не потому, что мы принадлежим к одной и той же религиозной общине, которая на самом деле никакая не община, так как это не… мы происходим из совершенно разного культурного окружения, из абсолютно разных религиозных общин, и они действительно были разными. Сотрудничество с господином Визенталем для меня невозможно, и он не должен на это рассчитывать, как невозможно для меня сотрудничество с любым другим человеком, которого я терпеть не могу или не хочу. Вы меня понимаете? И у господина Визенталя, утверждаю я, были другие отношения с гестапо, чем у меня, да, это можно доказать».

После этого Крайский заявил, что все, что он имеет по этому поводу сообщить, он огласит на судебном процессе, затеянном против него Визенталем, но вместо того чтобы наконец-то с данной темой покончить, продолжал еще долго об этом говорить. «Мои отношения с гестапо совершенно очевидны, – заявил он. – Я был их арестантом… арестантом… и меня допрашивали. Его же отношения [с гестапо] совершенно иные. Я думаю, я это знаю, и это можно будет выяснить».

Он сделал короткий перерыв и продолжил: «Ведь это очень серьезно – то, что я здесь говорю. Ему мало того, что он обиделся и подал на меня в суд. Это будет не так-то просто. Это будет, я надеюсь, большой судебный процесс, потому что у такого человека, как он, нет права выступать в качестве верховного морального авторитета. Я утверждаю, что у него такого права нет. Он не должен зарабатывать на жизнь травлей людей. У него нет такого права».

После этого Крайский заговорил о Петере, повторил, что ему верит, но быстро вернулся к Визенталю. «На мой взгляд, он иностранный агент, использующий методы мафии», – сказал он еще раз, после чего вспомнил дело Аблайтингера, заявил, что Визенталь – не джентльмен и повторил, что тот сотрудничал с нацистами.

«Я только говорю, – продолжал он, – что он не должен становиться непререкаемым моральным авторитетом, и он таковым не является. Я понимаю – он хотел спасти свою жизнь, спастись от нацистов. Каждый пытался сделать это по-своему, верно. Но пусть он не превращает это в фундамент своего морального авторитета». К этому моменту стенограмма была уже длиной в восемь страниц, и Крайский извинился за многословие.

Иностранные корреспонденты спросили его про Петера что-то еще, и он снова заговорил о том, с какими экзистенциальными проблемами столкнулись австрийцы накануне присоединения к нацистской Германии (благодаря чему стенограмма растянулась уже до двенадцати страниц), и тогда корреспондент «Юнайтед пресс» спросил, правильно ли он понял сказанное канцлером, будто Визенталь во время войны был агентом гестапо.