Книга Сон Кельта - Марио Варгас Льоса

Роджер выступал на митинге в Кушендане 28 июня 1914 года, когда пришла весть, что в Сараеве сербский террорист застрелил австрийского эрцгерцога Франца-Фердинанда. Поначалу никто не придал особого значения этому событию, которое спустя всего несколько недель стало поводом для начала Первой мировой войны. Последнюю же свою речь в Ирландии Роджер произнес 30 июня. Он уже охрип от того, что приходилось столько говорить.

А через неделю он тайно отплыл из Глазго в Монреаль на пароходе „Кассандра“: его название стало символом того будущего, что ожидало Роджера. Кейсмент отправился в Америку под чужим именем. Мало того — отринув прежнюю привычку к франтовству, оделся как нельзя более скромно, сбрил бороду и переменил прическу. Впервые за долгое время он мог наслаждаться покоем. И еще — с удивлением отметил, что лихорадка последних месяцев загадочно и благотворно подействовала на его здоровье — артрит почти не мучил его. Боли прекратились, а если и возобновлялись, то были слабее, чем прежде. В поезде из Монреаля в Нью-Йорк он приготовил доклад для Джона Девоя и других лидеров „Клана“ о состоянии дел в Ирландии и о том, что „волонтеры“ остро нуждаются в средствах для покупки оружия, поскольку, судя по развитию событий, взрыва следует ожидать ежеминутно. Помимо того, начавшаяся война открывает для ирландских патриотов исключительные возможности.

Прибыв 18 июля в Нью-Йорк, Роджер остановился в скромном отеле „Бельмонт“, издавна облюбованном ирландцами. И в тот же самый день на раскаленном летней жарой Манхэттене произошла его встреча с норвежцем Эйвиндом Адлером Кристенсеном. Случайная? Тогда он думал, что да. Ему и в голову не приходило, что она могла быть подстроена британской контрразведкой, вот уже несколько месяцев следившей за каждым его шагом. И полагал, что принятых им предосторожностей оказалось достаточно, и ему в самом деле удалось выбраться из Глазго незаметно. Не мог он и предвидеть, как перевернет его жизнь встреча с этим 24-летним человеком, менее всего на свете похожим на того полумертвого от голода бродягу, каким пытался представиться. Он был едва ли не в лохмотьях, но Роджеру показалось, что он никогда в жизни не видел мужчину такой красоты и притягательности. Покуда новый знакомый уплетал предложенные ему сэндвичи, Роджер был сам не свой: сердце у него стучало гулко и сильно, и он ощущал жар в крови, какого давно уже не испытывал. Он, прежде столь чопорно следивший за своими манерами, столь строго соблюдавший правила хорошего тона, в тот день, в тот вечер несколько раз был готов пренебречь приличиями, поддаться побуждению и ласкающе прикоснуться к мускулистым, покрытым золотистой шерстью рукам Эйвинда или обхватить его за тонкую талию.

Когда выяснилось, что молодому человеку негде ночевать, он пригласил его к себе в отель. Снял ему маленький номер на том же этаже. Как ни вымотало его долгое плавание, в ту ночь он не мог сомкнуть глаз. С мучительным наслаждением Роджер воображал сильное ладное тело, скованное сном; разметавшиеся на подушке спутанные белокурые волосы; тонкое лицо, прилегшее щекой к ладони; поблескивающие в приоткрытом рту белые ровные зубы.

Знакомство с Эйвиндом подействовало на него так сильно, что на следующий день, во время первой встречи с Джоном Девоем, где предстояло обсудить много важных вопросов, воспоминания о юноше время от времени уносили его прочь из тесной, жаркой комнатки, где шли переговоры.

Впрочем, немалое впечатление произвела на него и беседа со старым опытным революционером, чья жизнь напоминала авантюрный роман. Семьдесят два прожитых года не убавили энергии, сквозившей в манере говорить, жестикулировать, двигаться, и так легко заражавшей всех, с кем он общался. Мусоля время от времени кончик чернильного карандаша, он делал пометки в блокноте и слушал доклад Роджера не перебивая. Но когда тот умолк, засыпал его уточняющими вопросами. Гостя поразило, какие исчерпывающие сведения имеет Девой обо всем, что происходит в Ирландии, — в том числе и о том, что старались держать в глубочайшей тайне.

Девой, закаленный долгими годами тюрьмы, подполья, борьбы, не производил впечатления человека сердечного. Однако внушал доверие — чувствовалось, что он искренен, честен и неколебимо тверд в своих убеждениях. И в эту встречу, и в последующие — за то время, что Роджер провел в Америке, их было немало — оба убедились, что их взгляды на Ирландию совпадают до миллиметра. Девой тоже считал, что время автономии минуло безвозвратно и теперь единственной целью патриотов должна стать исключительно независимость. И без вооруженных выступлений обойтись не удастся. Британское правительство согласится на переговоры лишь в том случае, если военные действия поставят его в положение столь сложное, что придется признать — предоставление независимости будет наименьшим злом. В неминуемой и близкой войне возникнет жизненная необходимость поддержать Германию: ее политическая и материальная помощь придадут действиям ирландских патриотов должную эффективность. Джон Девой сообщил, что в ирландской диаспоре нет единодушия по этому вопросу. Имелись в США и сторонники Джона Редмонда, хотя руководители „Клана“ разделяли мнения Девоя и Кейсмента.

В последующие дни Девой познакомил Роджера и с ними, и с двумя влиятельными нью-йоркскими адвокатами Джоном Куинном и Уильямом Бёрком Кокреном, которые оказывали помощь ирландцам. Оба юриста были вхожи в высшие эшелоны власти США — в администрацию президента и в конгресс.

Роджер вскоре заметил, что его выступления на митингах и собраниях с призывами собирать средства для Ирландии приносят плоды. Он был уже известен здесь своими кампаниями в защиту конголезцев и туземцев Амазонии, и его убедительные, логически выстроенные речи доходили до любой аудитории. После митингов в Нью-Йорке, Филадельфии и других крупных городах восточного побережья приток пожертвований возрос. Лидеры „Клана“ шутили, что, если и дальше так пойдет, они станут капиталистами.

В Филадельфии он познакомился с Джозефом Макгэррити, одним из виднейших националистов и сподвижником Девоя. Роджер как раз был у него в гостях, когда пришла весть, что удалось тайно выгрузить полторы тысячи винтовок и десять тысяч патронов к ним. Это вызвало взрыв всеобщего восторга и многочисленные тосты. Потом стало известно, что вскоре после выгрузки произошло серьезное столкновение между ирландцами и солдатами королевского шотландского пограничного полка, причем трое было убито и больше сорока ранено. Стало быть, началась война?

Едва ли не во всех поездках по Соединенным Штатам, на митингах и заседаниях Роджер появлялся в сопровождении Эйвинда Адлера Кристенсена, которого рекомендовал как своего помощника и доверенное лицо. Он приодел молодого норвежца, ввел его в курс происходящего в Ирландии, о чем тот прежде не имел никакого понятия. Эйвинд был необразован, но очень смышлен, схватывал все на лету и вел себя тихо и скромно в присутствии Роджера, Джона Девоя и прочих членов организации. А те, если у них и возникали опасения, предпочитали держать их при себе и ни разу не задали Роджеру каких бы то ни было неудобных вопросов относительно его спутника.

Когда же 4 августа Великобритания объявила войну Германии, руководители „Клана“ — Кейсмент, Девой, Джозеф Макгэррити и Джон Китинг, — собравшись в узком кругу, решили, что Роджер должен отправиться к Германию. И как представитель всех сил, борющихся за независимость Ирландии, заключить стратегический союз с правительством кайзера: оно окажет „волонтерам“ политическую и военную помощь, а те развернут кампанию против призыва ирландцев в ряды британской армии, за что так горячо ратовали и ольстерские юнионисты, и сторонники Джона Редмонда. Этот проект обсудили с верхушкой „волонтеров“ — Патриком Пирсом и Оуином Макниллом, — и они приняли его без оговорок. Германское посольство в Вашингтоне принимало участие в выработке этого плана. Военный атташе, капитан Франц фон Папен, дважды приезжал в Нью-Йорк и встречался с Кейсментом. Он был в восторге от наметившегося сближения между „Кланом“, ИРБ и германским правительством. Потом, запросив Берлин, сообщил Роджеру, что в Берлине его примут как дорогого гостя.