Книга Кодекс экстремала - Андрей Дышев

Анна отрицательно покачала головой. Она чувствовала себя неловко, оттого что оторвала человека от работы. Натурщица накинула халат, прошлепала босиком к двери и вышла в коридор. Художник опустил кисти в стакан, но, на мгновение замерев перед холстом, где были изображены какие-то розовые шары, взял самую тонкую кисть и поставил едва заметную точку. Отошел на шаг, склонил голову и, удовлетворившись, опустил кисточку в стакан.

«Так вы, значит, ищете свою подругу? – спросил он. – Простите, напомните мне свое имя… Анна? Прекрасное, прекрасное имя! – оценил художник и вдруг стремительно подошел к ней, коснулся пальцами ее подбородка, приподнял чуть-чуть и вернулся на прежнее место. – Вот так! Мягкая тень лессирует черты лица, детали проступают не столь заметно, и создается ощущение отдаленности, нежности, возникает иллюзия нереальности, а потому непостижимости! – Он снова подошел к Анне, осторожно, словно нечто хрупкое, взял ее под локоть. – Вы не могли бы на секундочку встать… Повернитесь ко мне вполоборота. Спинку ровнее, грудь вперед!.. Отлично! Превосходные данные!.. Простите за нескромный вопрос: вы когда-нибудь позировали художнику?.. Нет? Странно, очень странно. Такой редкостный тип лица, такая астральная фигура!»

«Какая фигура?» – не поняла Анна. «Астральная», – повторил художник и сделал недоуменное лицо: как это, мол, она смеет не знать, что обладает астральной фигурой.

Анна вдруг подумала, что перед ней стоит больной человек, маньяк. Она отдернула локоть и на всякий случай отошла на шаг.

«Послушайте, – сказала она, – я вовсе не собираюсь вам позировать. Я пришла сюда совсем не для этого. Если вы не в состоянии объяснить мне, где Татьяна Васильева, то я лучше пройду к вашим соседям». – «Нет-нет, бога ради! – горячо заговорил художник и спрятал руки за спину. – Не уходите. Я вам постараюсь помочь. Сейчас, сейчас…»

Он подошел к подоконнику, на котором лежала кипа газет вперемешку с книгами, и стал рыться в них. «Вот, – спустя минуту сказал он, протягивая Анне сложенный лист бумаги. – Прочитайте!»

Анна развернула листок. Это было письмо, отпечатанное на пишущей машинке: «ДОРОГИЕ СОСЕДИ! ЧТОБЫ ВЫ НЕ ВОЛНОВАЛИСЬ, ХОЧУ ВАС ИЗВЕСТИТЬ О ТОМ, ЧТО ИЗ КРЫМА Я ПОЕХАЛА В МОСКВУ К ОЧЕНЬ ХОРОШЕМУ МОЛОДОМУ ЧЕЛОВЕКУ, ЗА КОТОРОГО СКОРО ВЫЙДУ ЗАМУЖ. В СВОЮ КОМНАТКУ БОЛЬШЕ НЕ ВЕРНУСЬ, ЗАЯВЛЕНИЕ НА ВЫПИСКУ ВЫШЛЮ ПОЧТОЙ. ОДНА К ВАМ ПРОСЬБА: ВЫШЛИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, НА МОСКОВСКИЙ ГЛАВПОЧТАМТ (ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ) ВСЕ МОИ ДОКУМЕНТЫ И МОИ ФОТОГРАФИИ, КОТОРЫЕ НАЙДЕТЕ В МОЕЙ КОМНАТЕ. ЦЕЛУЮ ВАС ВСЕХ. ВАША ТАТЬЯНА».

«Это она вам прислала?» – спросила Анна, дочитав письмо. «Не мне, а постоянным жильцам, – пояснил художник. – Но фотографии в Москву отправил я. Эти бабушки, как вы понимаете… – Он на некоторое время замолчал, раздумывая, откровенничать или не стоит. – Видите ли, я не знаю, насколько вы осведомлены о том, какие взаимоотношения были у Танюхи с соседями. В письме она всех целует, но это по крайней мере тонкое лицемерие великодушного человека, отпускающего всем грехи на правах счастливца».

«Я не совсем вас поняла», – сказала Анна и сделала еще шаг к двери.

«Танюха очень плохо жила с соседями. Она просто ненавидела их. Как, впрочем, и они ее. Поэтому последняя фраза в письме выглядит несколько странно. Но поскольку я знаю Танюху почти год, то могу объяснить эту странность тем обвалом счастья, под который ей повезло угодить. Замуж за москвича, причем за очень хорошего молодого человека, – художник не смог сдержать злой усмешки, – это, знаете ли, не каждый день случается. Она одним росчерком перечеркнула эту коммуналку, этих несчастных старух, всех своих друзей, включая и меня тоже».

Он вздохнул, опустил глаза.

«Она что же, была вашей натурщицей?» – спросила Анна. «Нет, не просто натурщицей. Намного больше, милая, намного». – «И теперь вы здесь обосновали свою мастерскую?» – «Как видите. И имею на это право, между прочим… А вы, значит, учились вместе с ней?» – «Нет, мы недавно познакомились», – уклончиво ответила Анна. «Трудно представить, что у вас с Танюхой могут быть общие интересы». – «А почему, собственно говоря, нет?» – с вызовом спросила Анна. «Почему? – переспросил художник. – А потому, что Танюха весьма раскрепощенная личность, для которой смысл жизни – мотоциклы, рок-н-ролл, вольное отношение к вопросам пола, кайф… А вы… Нет, вы не такая». – «Вы тоже, по-моему, не очень хорошо разбираетесь в мотоциклах».

Художник призадумался. «Она тянулась ко мне как к духовному началу. Она очищалась в моей ауре, подпитывалась энергией, дифференцировала в себе плотское и космическое… Может быть, в том, что ее заметили и оставили в Москве, есть и моя заслуга… Впрочем, говорить об этом не совсем скромно. Я всегда предпочитаю умалчивать о своем таланте и благодетельстве».

Открыв ногой дверь, в комнату вошла натурщица с подносом в руках, на котором стояли две разновеликие чашки, причем одна – с отбитой ручкой. «Куда ложить?» – спросила она.

Художник поморщился, нахмурил брови. «Класть, Лизавета, класть, а не ложить! Сколько раз я тебе говорил об этом!»

«Забыла, Жорик! – натренированно ответила натурщица, села на диван и поджала под себя ноги. – Мне раздеваться?»

Художник покачал головой, взглянул на Анну, словно хотел извиниться за слабое астральное начало в Лизавете, и снова сделал замечание натурщице: «Не называй меня Жориком. Меня зовут Джорджем, я говорил тебе об этом сотни раз!»

Лизавета закатила вверх свои безумно накрашенные глазки, взяла в руки какой-то журнал и стала его листать.

«Вы мне отдадите это письмо?» – спросила Анна, открывая сумочку и медленно опуская лист в нее. Художник неожиданно кинулся к Анне и перехватил ее руку. «Это письмо? – прошептал он, медленно разжимая пальцы, затем повернулся и подошел к окну. – Вы просите меня о невозможном, – не оборачиваясь, произнес он. – Но пусть будет так. Забирайте. Это одно из немногого, что осталось у меня в память о Танюхе. Это письмо да несколько ее портретов…»

Анна проследила за его взглядом. На стене, противоположной окну, среди больших и малых полотен, пестреющих цветными пятнами, выделялись два портрета взрослой девушки. Один был выполнен в профиль: девушка с тонкой сигаретой в губах и в мотоциклетном шлеме касалась пальцами темного стекла-шторки. Казалось, что еще мгновение, и она закроет лицо и помчится вперед, обгоняя ветер. На втором портрете – анфас – она, чуть приподняв лицо вверх, словно смотрела на утреннее солнце, пронизывающее своими лучами окно, обеими руками зачесывала ровные пепельные волосы назад.

«Кто это?» – спросила Анна, переводя взгляд с портретов на лицо художника.

Он повернулся, и по его губам снова пробежала усмешка. «Это? – переспросил он. – Это ваша подруга – Татьяна Васильева… Странно, что вы не узнали ее». – «Это действительно странно», – пробормотала Анна, снова поворачиваясь к картинам и внимательно рассматривая их.

Она хорошо запомнила женщину в красном – молодую жену Милосердова, которая, по данным загса, проходила под именем Татьяны Васильевой, прописанной в Кемерове, в той самой комнате, где Анна сейчас находилась. Можно было поставить под сомнение талант художника, его умение точно передавать черты лица, и все-таки Анна могла сказать с полной уверенностью: на портрете была изображена совершенно незнакомая ей девушка, не имеющая ни малейшего сходства с женщиной в красном.