Книга Морское кладбище - Аслак Нуре

всем, в чем мне довелось участвовать, а это немало.

Тут Сверре посмотрел на Сашу, которая не поднимала глаз от белой скатерти. Сам он чувствовал, что не мешало бы добавить «бензину», но Андреа не делала поползновений встать.

– Биография, конечно, будет без прикрас, – продолжал Ханс, – это я вам обещаю. Если что-то правда, пусть он об этом напишет, даже если и выставит меня в неприглядном свете. Как я понимаю, мой биограф просил и вас внести свой вклад. Надеюсь, вы пошли ему навстречу. Мы все не без греха, однако честность помогает достичь мира в семье, я всегда так считал.

Он вздохнул, отпил из бокала.

– В этой связи мне хотелось бы сказать несколько слов о человеке, который займет в биографии более важное место, чем кое-кто думает, и которого, увы, с нами уже нет… Вера, милая Вера, – тихо сказал он, меж тем как Улав встревоженно заерзал на стуле. – Вера сыграла решающую роль в жизни большинства из нас. И в моей тоже. Воодушевила меня, когда я был молод, тогда она провела в Хорднесе целую зиму, писала у нас свою повесть о «Принцессе Рагнхильд», пока у нее не отняли все.

Он сделал паузу, и Сверре заметил, что отец посерел лицом.

– Да, отняли. Все отняли. Ее предали и власть имущие, и те, кто по идее был ей ближе всех. – Он обвел взглядом ословскую родню. – Вера вас не простила.

– Остальное подождет до завтра, – перебил Улав. – Будет достаточно времени для твоих творческих рассказов.

– Нет, не подождет, – ответил Ханс. – Ведь именно я хорошо ее знал. Все последующие годы я навещал Веру. Сначала в Блакстаде, потом на Обрыве. Я слушал ее рассказы. Да, порой они звучали безумно, эти истории о призраках с затонувшего парохода, которые являлись в туннелях Редерхёугена. Она говорила о няне, погибшей в крушении и блуждающей теперь в темных коридорах под Редерхёугеном с маленьким плачущим Улавом на руках. Вот что она рассказывала, а вы не желали слушать.

– Думаю, пора подавать десерт, – сказал Улав и хлопнул в ладоши.

– Пока еще не пора, – сказал Ханс. – За два дня до смерти Вера позвонила мне. Подробности нашего разговора я до сих пор никому не сообщал, но, если коротко, она сказала, что хочет передать… точнее говоря, вернуть нам… усадьбу Хорднес. У нее была еще какая-то важная информация, которой нельзя было поделиться по телефону, но которая могла представить проблему наследства в новом свете. Да, можешь скептически смеяться, Улав, но мой биограф поможет мне разъяснить как раз этот вопрос. – Ханс поднял вверх палец, словно стародавний сказочник. – В смысле, если мы не сумеем разобраться в нем на этом неформальном семейном совете.

Сверре допил бокал.

– Знаешь, Ханс, я с тобой согласен. – Улав любил вывести противника из равновесия неожиданным предложением. – Не будем откладывать до завтра. Давайте проведем этот треклятый совет прямо сейчас. Послушаем, что ты имеешь сказать.

* * *

Саша наблюдала за этой сценой с растущим неудовольствием. Какой стыд, идиотское фалковское ружье, прислоненное сейчас к комоду под портретом в золотой раме, под серьезным взором Теодора Фалка, и Ханс, открыто выставляющий себя на посмешище перед большой семьей, – все настолько безнадежно, что здесь определенно таится нечто другое. Она сама лишь пригубила вино, а вот взгляды брата и сестры давно уже осоловели, стали расплывчатыми, как и у большинства бергенцев.

Что ж, Ханс Фалк, очевидно, планировал на завтрашнем совете раскрыть секреты отношений с Верой и сейчас хотел посеять в родне страх. Он недооценил отца. Но говорил ли Ханс Фалк правду? В самом ли деле он был Вере преданным другом и опорой аж с семидесятого года?

Улав сидел в задумчивости, наклонясь вперед, на своем хозяйском месте. Но вот он медленно встал, обошел стол, остановился рядом с ней и наклонился к ее уху. Она почуяла запах его стариковского парфюма.

– Ты готова, Александра? Давай полный газ.

Едва она встала, нервозность как ветром сдуло, так с ней бывало часто, когда доводилось выступать публично. Она заранее прикинула, понадобятся ли ей документы, чтобы опираться на нужные тезисы, но она помнила их слово в слово.

– Вы хотите продать. И прежде всего я позволю себе напомнить, что записано в уставе САГА, который фактически основан на заветах нашего родоначальника Тура Фалка. Владельцы акций обладают правом преимущественной покупки, за пятьдесят процентов цены. Стало быть, если принять за исходную продажную цену сумму в сто миллионов, то в результате она будет вполовину меньше. Далее, после банкротства фалковских пароходств Вера заключила с Пером Фалком договор о выкупе недвижимости в Фане из конкурсного имущества и сдачи ее вам в аренду за символическую сумму. В договоре об аренде особо подчернуто…

Тут Саша улыбнулась, чувствуя, что то, что она сейчас скажет, нисколько ее не расстраивает.

– …что если вы захотите продать пакет акций, то наша упущенная арендная плата будет включена в расчет. Предположим, упущенная прибыль составляет… по нашим подсчетам… пятьдесят два миллиона восемьсот тысяч крон за сорок четыре года, минус, конечно, символические пять тысяч, которые вы платили ежемесячно, то есть два миллиона шестьсот тысяч крон за тот же период. Таким образом, в итоге получается ноль. Так выглядит расчет, если вы продадите акции. Вам не достается практически ничего. Однако же в знак доброй воли, – Саша опять улыбнулась, – мы все-таки хотим предложить каждому из вас единовременную сумму в пятьдесят тысяч крон, не облагаемую налогом.

Говоря это, она пристально смотрела на Марту и Ханса, но те молчали.

– Пятьдесят тысяч крон. Вот черт, – нарушил молчание Эрик Фалк.

Саша уткнулась в бокал, потом отставила его, откинулась на спинку стула и закрыла глаза.

– Хотя мы и не обсуждали в семье это предложение, – сказал Ханс, – но по ряду причин мы, как я полагаю, в нем не заинтересованы.

Бергенцы закивали в трепетном свете канделябров на столе.

– Позвольте мне сказать несколько слов. – Марта Фалк смотрела на Сашу тем же взглядом, каким смотрела в юности, когда ей совершенно не хотелось, чтобы зануда-кузина таскалась за ней хвостом.

– Дело в том, что получено предложение, изменившее наши оценки, – продолжала она. – Как все мы знаем, группа САГА контролируется твоей долей акций, Улав. Кроме символического пакета моей семьи, свою долю имеет каждый из твоих детей. И твой сын Сверре хочет продать свою долю.

– Сверре? Продать? – иронически отозвался Улав. – Он не может взмахнуть волшебной палочкой и продать посторонним, которые не являются прямыми потомками Большого Тура, ты не забыла устав?

– Нет, – по-прежнему уверенно ответила Марта. – Я говорю о