Книга На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль

Сергей Яковлевич натянул фуражку, глазами показал, чтобы Огурцов спрятал бутылку.

— Ты пьян, старик, — ответил он. — Куда бежать мне? От самого себя далеко не убежишь.

Его опять стал призывать к себе Влахопулов, но прежде надо было выручить из беды Борисяка. Полицмейстер уже поджидал Мышецкого; вдвоем они отправились в участковый клоповник.

Чиколини, подобрав ключ, открыл замки камеры.

— Бруно Иванович, — попросил Мышецкий, — оставьте меня одного. И не надобно сторожить…

Сергей Яковлевич шагнул в камеру и плотно затворил за собой двери. Граф Подгоричани[5]сидел на топчане. Раздутое от пьянства лицо, весь в синяках и грязи, а к плечу бывшего кавалергарда была пришита драная подушка, какую носят биндюжники при таскании клади.

— Анатолий Николаевич, — дружелюбно сказал Мышецкий, — мне весьма прискорбно видеть вас в этом узилище, но… Согласитесь сами: ваше легкомыслие удивительно! Зачем вы сюда приехали?

— Нетрудно догадаться, князь, — прохрипел Подгоричани загрубевшею глоткой. — Я приехал вслед за вашей сестрой.

— Можно подумать, что Додо обмазана медом… Но почему вы не обратились ко мне ранее?

Подгоричани с возмущением потряс здоровенным кулаком:

— Не вы ли выпихнули меня из коляски, когда я осмелился заговорить с вами? А теперь, когда меня спровоцировали подпалить эти вонючие салганы…

— Минутку! — осадил его Мышецкий. — Вы никогда не поджигали салганов. Будьте же благоразумны. О вас и так говорят, что вы производите впечатление ненормального человека.

Даже под налетом грязи было видно, что Подгоричани сильно побледнел:

— То есть… как это — не поджигал? Ведь меня схватили почти что за руку. Правда, я был немного подшофе, как и положено по доброй традиции кавалергарда, но…

— Перестаньте! — возразил Мышецкий. — Вам это только кажется. Или вы действительно не в себе, Анатолий Николаевич? Вы никогда не поджигали никаких салганов. И вы даже не знаете, что такое салганы…

Подгоричани уткнулся головой в колени и глухо зарыдал. Сергей Яковлевич выждал и уверенно заговорил:

— Анатолий Николаевич, я предлагаю вам восстановить свое честное имя…

— Каким же путем, князь?

— Единственно доступным для вас — ратным…

Подгоричани крепко задумался.

— Так, — сказал он. — А сколько вы дадите мне, князь, если я избавлю вас от своей неприятной особы?

Мышецкому стало интересно измерить степень низости, до которой может пасть этот человек, и ответил:

— Три рубля… Вас устроит?

И три рубля исчезли в лохмотьях бывшего кавалергарда. Сергей Яковлевич встал и повернулся к дверям, но Подгоричани вдруг задержал его:

— Постойте, князь, постойте… Мне что-то это перестает нравиться.

— Что вам угодно, граф? — спросил Мышецкий вежливо и заметил в глазах Подгоричани какой-то настороженный блеск…

— Три рубля — и все? Да как вам не стыдно, князь! Благородный человек… Сумейте же оценить мой подвиг! Не поджигал салганов — согласен. Но тогда подскажите, сколько и с кого мне просить за то, что я не поджигал их.

— Что-о? — удивился Мышецкий и припечатал: — Но вы же действительно их подожгли!..

И за три рубля Подгоричани был вывезен из губернии.

Между тем Влахопулов призывал Мышецкого на помощь. Своих сил у него уже не осталось. Симон Гераклович собрал у себя всех лесных перекупщиков, которые уклонялись от приобретения треповского леса.

Сергей Яковлевич оглядел свору спекулянтов, запуганных угрозами губернатора.

— Что у вас тут происходит? — спросил он.

— Вот, полюбуйтесь, — показал Влахопулов на перекупщиков. — Уперлись в тридцать тысяч, и ни копейки больше! Сами не замечают своей выгоды… Лес-то, болваны, видели вы — какой? Деревце к деревцу, словно сахар.

— Да не видели мы и леса, — отозвался один татарин.

— А с тобой я даже не разговариваю, — отмахнулся Симон Гераклович. — Ты совсем дурак: недобрал на десятку… Кацкин! — выкрикнул он. — Иди сюда, жидовская образина!

Вышел еврей Кацкин, поклонился.

— Бери лес, — велел ему губернатор. — Благодарить еще меня будешь.

— Я и так буду всегда благодарить вас, ваше превосходительство. Но… не могу. Тридцать тысяч. Ай-ай, такие деньги!

Влахопулов взял колокольчик, звонил до тех пор, пока на пороге не показался пристав, ожидавший за дверью приказов.

— В холодную их, — велел губернатор. — От своего счастья отказываются. Посидят — поймут, что я им добра желаю…

Спекулянтов выгнали из кабинета, потащили через весь город в холодную.

Симон Гераклович с надеждой взирал на Мышецкого:

— Ну, что же делать-то, князь? Ведь Дмитрий Федорович денег ждет. Обещал же я! Пятьдесят тысяч: как ни крутись!

Мышецкий пораскинул умом:

— А вы, Симон Гераклович, не пытались предложить лес нашей Конкордии Ивановне?

— Боюсь, — признался Влахопулов. — Солдат, а не баба/ С ней из-за пушки разговаривать надо…

— Ну, это вы преувеличиваете! — сказал Мышецкий. — По-моему, вы зашли в этой сделке столь далеко, что можно предложить товар хоть черту. Только бы он купил…

Влахопулов снял с мундира Мышецкого пылинку:

— Поговорите, голубчик… а? Все-таки вы молодой, красивый. Язык подвешен… Не откажите старику! Ведь пропал, совсем пропадаю. Без ножа режут. Жиды проклятые…

— Ладно, — сказал Мышецкий. — Попробую, Симон Гераклович.

…Конкордия Ивановна, при появлении его, отложила в сторону томик графа Салиаса, потянулась в кресле так, что с треском отскочила пуговка на лифе, и она торопливо прикрыла грудь ладонью:

— Ой, князь! Толстею… Трещит все на мне.

Мышецкий был несколько шокирован подобным признанием, но решил даже немного подсластить:

— Что вы, Конкордия Ивановна! Вам еще позавидует любая гимназистка. Напротив, все хорошеете.

— А я не верю вам, князь. С хорошенькой женщиной так не обращаются… Ну, что у вас? Опять дело?

— Дело, — вздохнул Сергей Яковлевич.

Монахтина погрозила ему пальчиком:

— А без меня-то вы не можете, князь!

— Не могу, — сознался Мышецкий.

Он вкратце изложил ей суть своего прихода. Конкордия Ивановна этот лес хорошо знала — он стоял неподалеку от ее именьица.

— Сколько же дают за него? — спросила она, проглотив зевочек. — Ах, только тридцать? Да-а… Ведь он и больше стоит.