Книга Мехлис. Тень вождя - Юрий Рубцов

Однако не все шло так, как задумывалось. Если, к примеру, в Мукачево на встрече в городской управе общественные деятели заявили Льву Захаровичу: «Мы все же хотели бы быть в союзе с Москвой, а не Прагой», то в ряде других мест чешские офицеры и чиновники запугивали население, внушали, что с окончанием войны Закарпатская Украина останется в составе Чехословакии. В городе Берегово и округе даже местная парторганизация коммунистов, состоявшая в основном из мадьяр, выступала против вхождения в СССР. Чтобы выйти из положения, Мехлис готов был на многое, вплоть до чистки или совершенного роспуска местной парторганизации.

Силовыми методами преодолевались последствия вражеской пропаганды и при пополнении 1-го армейского чехословацкого корпуса, включенного в состав 4-го Украинского фронта. В Михаловце националистические и профашистские элементы блокировали добровольный набор в корпус, причем и здесь местные коммунисты оказались в стороне. Добровольность временно пришлось заменить принудительной мобилизацией.

Поскольку вхождение Закарпатской Украины в состав СССР было в «верхах» предрешено, член Военного совета 4-го Украинского фронта, публично запрещая вести агитацию за такое вхождение, негласно стимулировал меры, работавшие на эту идею. По указанию Москвы он даже имел встречу с чехословацким президентом Э. Бенешем до того, как тот беседовал с наркомом иностранных дел Молотовым. Отсутствие дипломатического опыта не помешало справиться с задачей: Бенеш дал согласие на вхождение Закарпатья в состав СССР.

После пересечения госграницы, а помимо Чехословакии 4-й Украинский фронт участвовал и в освобождении Польши, работы хватало не только работникам 7-го отдела политуправления фронта. Мехлис и политаппарат фронта столкнулись с новой ситуацией и на «внутреннем» фронте. Ее суть Лев Захарович определял так: «Не только в истории Советского Союза, но в истории нашего Отечества — впервые (подчеркнуто Мехлисом. — Ю. Р.) миллионы побывали за границей. Разное оттуда принесли. Многое из виденного не ясно нашим людям…»

Что конкретно не ясно, он пояснил, выступая на совещании политработников 38-й армии 2 марта 1945 года: как живут за рубежом (и, как оказалось, не хуже, чем в Советском Союзе, несмотря на уверения официальной пропаганды. — Ю. Р.) при наличии частного хозяйства, буржуазной демократии, многопартийности? «А что сказали бы наши люди, побывав в Америке (небоскребы, промышленность)?», — высказывал он опасение. Льва Захаровича явно пугало, что миллионы солдат и офицеров невольно прорвались за «железный занавес», имели возможность сравнивать свою жизнь с увиденным на капиталистическом Западе, а также судить о степени правдивости и объективности советской пропаганды. Пугало и то, что информация из действующей армии, так или иначе, попадала в тыл. Если декабристы — участники Отечественной войны 1812 года принесли из Европы прогрессивные идеи, считал он, то сейчас посредством раненых, через письма в СССР просачиваются «реакция, капиталистическая идеология». Надо принимать меры, реагировать усилением политработы — таков лейтмотив его выступления.

Как докладывали члену Военного совета фронта, вместо всемерного повышения бдительности иные военнослужащие вступают в брак с иностранками, в том числе немками, ходатайствуют за них и их родственников. Чтобы воспретить такие контакты, 12 апреля 1945 года Мехлис вместе с командующим фронтом генералом армии Еременко подписал постановление Военного совета с требованием применять к виновным все меры командирского и партийного воздействия.

Льву Захаровичу хотелось, чтобы люди отрешились от всего земного, кроме государственных интересов, забыли бы о доме, «презренном» быте, семейных узах. Эти настроения легко прочитываются в его последнем письме с войны от 4 мая 1945 года: «Вот-вот и наступит «капут» всем немцам. Смотришь словаков, чехов, поляков — их Европа с кичливой культурой выделяется рабским отношением к вещам и бытовизне. Наш человек в этом отношении несколькими головами выше так называемых европейцев и он, в первую очередь, государственный человек».[182]

Позиция члена Военного совета в связи с этим была бескомпромиссной. Всех, кто не вписывался в идеал «государственного человека», требовалось призвать к ответу. Но заставить людей окончательно поддаться социальной демагогии, закрыть глаза на мир, не думать, не сравнивать было не по силам даже такому опытному политработнику, как Мехлис. Выступая на совещании в 38-й армии 18 сентября 1945 года, он вынужден был признать, что из-за границы «с идеологическими вывихами пришла даже часть политработников… Некоторые попадают в болото оппортунизма или в лапы вражеской идеологии». На всякие «сомнительные» высказывания, на «нездоровые» настроения прибывающих из-за рубежа реагировать немедленно и остро — потребовал он.

Миллионы победителей фашизма возвращались из Европы к пусть разрушенным, но таким родным очагам, во многом раскрепощенными. После такого испытания, каким явилась война, ничего не страшило: ни перспектива тяжелого труда во имя возрождения дотла разрушенного хозяйства, ни заговоры, подобные тем, о которых четверть века не переставала шуметь пропаганда. Да и кто бы теперь, попросту рассуждали люди, решился на какие-то заговоры, на какую-то оппозицию системе, жизнеспособность которой подтвердила Победа. Каким же должно было быть разочарование наших соотечественников, чьи ожидания перемен натыкались на охранительную позицию Мехлиса и ему подобных. Словно с заезженной пластинки, вновь звучали слова о «болоте оппортунизма», «контрреволюционных проявлениях», «нездоровых высказываниях», умело нагнеталась атмосфера недоверия, подозрительности, страха.

В этом отношении Лев Захарович за годы войны стал скорее еще мнительней, еще более чутко улавливал настроения «наверху». Несомненно, Сталин использовал плоды победы советского народа над фашизмом для консервации тоталитарной системы, крайне закрытого общества. Но столь же несомненно, что ответственность за это с ним должны разделить и его присные. В такой консервации близких их сердцу порядков они следовали указаниям вождя, но нередко и предвосхищали их.

…Великую Отечественную войну Мехлис завершал на гребне успехов своего 4-го Украинского фронта, освободителем Моравска-Остравы и Праги. Вместе с генералом армии Еременко он стал почетным гражданином чешского города Моравска-Острава. В его письме, датированном 13 апреля 1945 года, явственно звучит торжество победителя: «Видел и был уже на проклятой немецкой земле. Теперь немцы поняли, что такое война, что значит русская ненависть. Все они готовы объявить себя коммунистами и поляками. Не поможет».

После окончания войны на территории, занятой войсками фронта, нередко гремели выстрелы. Продолжались операции по вылавливанию групп и одиночных солдат и офицеров противника, отражались налеты бандеровцев. Вместе с тем войска переходили к нормальной боевой и политической учебе. Шел расчет с военными «долгами».

Одно из первых постановлений Военного совета фронта, под которым стоит и подпись Мехлиса, касалось судьбы бойцов штрафных формирований. Командирам предписывалось на всех осужденных военными трибуналами и искупивших вину в боях, а также не воевавших, но поведением заслуживших пересмотра приговоров, представить ходатайства об освобождении от наказания и снятии судимости. Утверждение приговоров военных трибуналов в отношении осужденных к расстрелу Военный совет фронта изъял из компетенции военных советов армий, командиров корпусов и дивизий и взял его на себя. Было также дано указание без санкции ВС фронта рассмотрение дел в военно-полевых судах дивизий не производить.