Книга Походный барабан - Луис Ламур

Кто может забыть лошадь, на которой скакал, корабль, на котором плавал, далекий берег, который увидел в первом свете утра, бой, в котором бился, или женщину, которую любил? Кто может забыть хоть что-то из этого — тот не мужчина!

Идем, Лолингтон, они приближаются к внешней стене. Давай посмотрим, что приготовило нам будущее.

Мы вместе прошли к наружной стене и, встав плечом к плечу, остановились в ожидании. Теперь мы могли разглядеть их лица, они ждали, снова вытянувшись в линию сразу за пределами полета стрелы, и собирались двинуться в атаку, лавируя между заостренными кольями, сплетая свои тонкие арабески между зубами смерти. О, это было красивое зрелище! Как играло солнце на их отточенных клинках!

— А чем ты гордишься в жизни?

— Немногим, Лолингтон, очень немногим. Не было у меня времени — какое беспощадное слово! Что я сделал? Да ничего! О, я лелеял великие мечты; я много ходил по земле; я научился — очень немногому… но — да, я горжусь, что крепко держал меч; горжусь, что читал книги, и — да, горжусь, что я сын Кербушара!

И тут печенеги пошли — пышное зрелище воинственной красоты в тишине утра; они заставляли коней вытанцовывать мелкими шагами среди острых, как кинжалы, кольев, лавируя и меняя направление, словно на каких-то странных воинских учениях или под неслышную музыку; и мы позволили им подойти.

Сотня лучников притаилась за завалом; сотня пращников притаилась среди них, а позади, за второй линией обороны, ожидала в резерве сотня конников. На валу стояли копейщики и мечники, а некоторые бойцы — с боевыми топорами. По-моему, страха не было, было лишь ожидание, а потом вдруг взметнулась вспышкой атака, кони внезапно набрали скорость, и противник бросился на нашу баррикаду!

— Ну! — крикнул гансграф, и его поднятая рука опустилась.

И тогда, как один, встали лучники и выпустили стрелы в кишащую массу. Они стреляли во всадников, ибо ни один человек по своей охоте не убивает лошадь.

— Давай! — прозвучала вторая команда, и поднялись пращники и метнули свои камни, а больше команд уже не требовалось, потому что каждый сам знал, что делать.

Вокруг нас падали люди, мчались лошади, летели стрелы и камни, гремел над валом стук и лязг оружия. Заржала визгливо лошадь, пролетел по воздуху человек и напоролся на кол, словно жук на булавку, руки и ноги дергались, пытаясь отогнать смерть, которая пришла слишком быстро.

Темнолицый всадник бросил прыжком своего коня на вал и приземлился рядом со мной, я наотмашь рубанул его по лицу клинком и почувствовал, как лезвие прошло сквозь переносицу, и человек этот рванулся ко мне с кинжалом в руке. Отступив на шаг, я пронзил его.

Тут же мою одежду пробила стрела, а потом все отдельные события слились, и остались только страшные крики боя, хрип умирающих, лязг клинка о клинок и свист стрел, похожий на свист бича.

Они шли и шли, и не было перерыва. Мы бились и бились. Мой клинок скрещивался с дюжиной других клинков. Рядом свистели стрелы; одна воткнулась мне в бок, но я вырвал её и продолжал биться, не замечая ничего.

Они нападали, отходили, потом снова нападали. Некоторые прорывались в наш круг — и умирали здесь. Многие пали у вала. Мы отбрасывали их и посылали вдогонку стрелы, метали камни и греческий огонь, но они возвращались снова. Они дрались, как рычащие псы, и умирали с оскаленными зубами, и их клинки все ещё двигались в страшных сокращениях мышц, управляемых уже умершим мозгом.

На меня бросился с мечом человек, который приветствовал меня криком несколько дней назад, и я сделал выпад, метя ему в горло, а он завопил, узнав меня:

— Йол болсун!

— Вот твоя дорога! — крикнул я и вогнал ему в грудь целый ярд стали, и его глаза вспыхнули совсем рядом с моими. Он попытался нанести укол, взяв на себя меч, но я оттолкнул его.

Меня сбила лошадь, вспрыгнувшая на баррикаду, я упал на колени и мельком заметил, как один из наших, маленький акробат, взлетев в воздух, вскочил верхом на плечи всаднику, и они, кренясь набок, помчались через поле — всадник на лошади, а акробат сверху на всаднике; вцепившись ему в волосы, он осыпал его ударами клинка.

Иоганнес умер на моих глазах, и я убил человека, который сразил его. Пал Гвидо, захлебываясь собственной кровью. Лукка, угрюмый и страшный, отступил и дрался рядом со мной, и вдвоем мы сбросили с завалов добрую дюжину всадников.

А потом атака захлебнулась, и все кончилось… до поры до времени.

Глава 41

Кое-кто сел, где стоял, некоторые пошли за водой, а другим надо было перевязывать раны. Я взялся помогать самым тяжелым раненым.

Мы потеряли убитыми дюжину, вдвое больше было раненых, погибло несколько лошадей.

Когда выдалась передышка, я откинулся на баррикаду и положил голову на руки. Мы убили многих, но они дорого отдавали свои жизни, и мы понимали: все, что уже успело произойти, — всего лишь первая схватка, которая нанесла им очень малый ущерб, хоть их потери вчетверо превышали наши.

Пришла Сюзанна, принесла бурдюк с вином. Печенеги налетели так быстро, что женщины не успели уйти на лодке.

— У тебя кровь идет, — сказала она, когда я пил.

Я вспомнил об уколе стрелы и потрогал рукой бок, но кровь уже засохла. Это было то место, где на кольчуге есть разрез для удобства верховой езды; и когда он разошелся, прямо туда и попала стрела, но вонзилась не глубоко. Без сомнения, удар получился скользящий. Потом бок у меня онемеет, но сейчас некогда заняться им как следует, потому что скоро они нападут ещё раз.

— Плохо дело, да, Матюрен? — Она привыкла называть меня так — именем, которым когда-то звала меня мать.

— Очень плохо, — согласился я.

Несколько человек разбрасывали в траве калтропы, но никто не разговаривал, разве что о самом обыкновенном, потому что здесь говорить было не о чем.

Вернулся карлик-акробат, тот самый, что уехал на плечах врага. У него была скверная резаная рана на ноге, которую я перевязал; но своего врага он убил.

Солнце стояло высоко; легкий ветерок рябил воду; плеснула рыба, и на лугу, над которым витала смерть, запел жаворонок, не обращая внимания на трупы.

— Смотри, Матюрен!

Сюзанна показала вверх, и глаза мои, последовав за её пальцем, обнаружили огромный кружащий столб, простершийся, должно быть, на тысячи футов ввысь, — стаю летящих пеликанов; белые их крылья сияли в солнечном свете. Прекрасное, мирное зрелище…

— Это лучше, чем война, — заметил я.

Мы стояли рядом, держась за руки, и я чувствовал, как высыхает пот у меня на теле, и думал, доживу ли я до конца дня. Так хорошо было жить и ощущать её руку в своей…

Над нашими головами встревоженно кружил степной орел. Может быть, у него гнездо где-то в зарослях.

Донесся голос гансграфа: