Книга Русские распутья или Что быть могло, но стать не возмогло - Сергей Кремлев

Очень подходящий психологический фон для формирования гармоничной натуры, не так ли? Уже взрослый Иван восклицал:

«И чего только они не натворили! Сколько бояр наших, и доброжелателей нашего отца, и воевод перебили! Дворы и сёла, и имущества наших дядей взяли к себе и водворились в них…».

Детские впечатления, конечно же, наложили на натуру Ивана глубокий отпечаток, и, воспитав в себе государственное мужество, он не стал тем, кого называют «прирождённый воитель и полководец». Но воевать умел, и умел проявлять мужество. Как известно, французский король Генрих IV говорил себе примерно следующее: «А, проклятое тело, ты дрожишь? Ну, что же, пойдём в бой, чтобы ты дрожало не зря!». Очевидно, Иван это же мог сказать о себе.

После смерти матери для него начались годы ужасающие. Детство в восемь лет, по сути, кончилось, но не так, как оно кончалось для великих княжичей – его предков, а печально и унизительно. Как писал Иван: «…князья Василий и Иван Шуйские самовольно навязались мне в опекуны и таким образом воцарились»…

«Опекали» же восьмилетнего царя настолько безобразно, что он и в зрелом возрасте с горечью вспоминал: «Ни в чём нам (с родным младшим братом Юрием. – С.К.) воли не было, но всё делали не по своей воле, и не так, как обычно поступают дети».

На всю жизнь запомнил Иван, как они с Юрием играли, а «князь Иван Васильевич Шуйский» сидел «на лавке, опершись локтем» о постель Иванова отца и, «положив ногу на стул», не бросал на играющих даже мимолётного взгляда – «ни как родитель, ни как опекун, и уж совсем ни как раб на своих господ»…

А ведь Иван был тогда уже достаточно взросл, чтобы ощущать себя не просто мальчиком. Описав врезавшийся ему в душу эпизод с барски развалившимся в спальне покойного Василия III Шуйским, 34-летний царь восклицал:

«Как исчислить подобные бессчетные страдания, перенесённые мною в юности? Сколько раз мне и поесть не давали вовремя. Что же сказать о доставшейся мне родительской казне? Всё расхитили коварным образом: говорили, будто детям боярским на жалованье, а взяли себе…».

Не чуждые «просвещённого либерализма» авторы предисловия к академическому изданию переписки Грозного с Курбским вот уж воистину в академической манере снисходительно рассуждают: «Первый царь всея Руси, в правление которого к территории Русского государства были присоединены Казань, Астрахань и Западная Сибирь, создатель опричнины и организатор кровавых карательных экспедиций на собственные земли, Иван IV был не только одним из самых страшных тиранов в русской истории. Он был довольно образованным для своего времени человеком…».

Вообще-то, обычно отмечают не всего лишь неплохую образованность, а широкую эрудицию Грозного – с одной стороны. С другой стороны, ни один человек не может быть образован больше, чем это позволяет его эпоха – образованность не вневременная категория. Пифагор, доказав свою теорему, на радостях принёс в жертву богам сто быков, а сегодня его теорему доказывает даже мало успешный школьник, принося домой лишь тройку в дневнике.

Академические же судьи Грозного ничтоже сумняшеся продолжают далее: «История человечества знает самые различные типы тиранов – среди них встречались и педантичные бюрократы (вроде Филиппа II Испанского), и грубые практики, чуждые всякой умственной деятельности, и, наконец, своеобразные художественные натуры. К последним, очевидно, принадлежал и Иван Грозный: недаром младшие современники именовали его “мужем чюдного разсуждения”, а историки (ох, уж эти историки! – С.К.) сравнивали с Нероном – “артистом” на троне…».

Итак, перед нами – особо извращённый тиран, тиран просвещённый и находящий в своём тиранстве почти садистическое удовлетворение? Что ж, из памфлетов Курбского и писаний европейских мастеров психологической войны XVI века вытекает именно такой образ первого русского царя – русского «Нерона».

Вот только с подлинным его обликом он не имеет ничего общего. Да, Иван был, очевидно, в каких-то ситуациях пуглив, мог порой выказывать отсутствие личной отваги (это не совсем то, что трусость), мог проявлять мстительность… Но эти дефекты его натуры были не природными – его характер деформировало то самое боярство, с которым он боролся. К тому же, летописные источники дают немало примеров, напротив, храбрости царя.

А если к осознанию Иваном объективной необходимости подавления княжат и бояр примешивалось чувство личной мести, то лишь академики-историки способны поставить ему это в вину…

Личная жизнь Ивана, что называется, не сложилась. В 1547 году – когда он венчался на царство, в Англии скончался английский король Генрих VIII, имевший шесть жён. У Ивана их было то ли пять, то ли семь, но это был, как говорится, не тот случай.

Первым браком Иван как раз с 1547 года был женат на Анастасии Романовне, дочери окольничего, а затем боярина Романа Кошкина-Захарьева-Юрьева. Из шестерых детей Анастасии выжило двое – остальные умирали в младенчестве.

Родившийся последним царевич Фёдор – будущий царь Фёдор Иоаннович, оказался болезненным и прожил всего сорок лет.

Царевич Иван дожил в здравии до 27 лет, будучи трижды женат, причём первые две его жены были при живом супруге пострижены в монахини. В 1881 году Иван Иванович скончался – по общепринятой версии после конфликта с отцом, в котором получил смертельный удар посохом.

О причине конфликта есть разные свидетельства, например, рассказ о драке между сыном и отцом после того, как Иван Грозный стал избивать беременную невестку, после чего у неё случился выкидыш – недоношенный мальчик. Но маловероятно что царь, понимая важность для наследования возможного внука, так не сдержался бы…

Достоверность сведений, касающихся житейских деталей жизни русских царей летописного периода, особенно когда речь идёт об острых ситуациях, невелика. Поэтому причины смерти Ивана Ивановича вряд ли можно считать установленными. Собственно, версия со смертельным ударом царским посохом сыну в висок, известна из рассказа Антония Поссевино (1533–1613). Дипломат-иезуит, Поссевино был направлен папой Григорием XIII в 1581 году в Москву для участия в переговорах между Россией и Польшей. Сам он свидетелем конфликта быть, естественно, не мог, так что передавал, в лучшем случае, слух.

Однако Поссевино мог и сам измыслить его – технологию лжи иезуиты освоили к тому времени в таком совершенстве, что она вошла в поговорку. Правда, Ломоносов в «Кратком русском летописце» тоже пишет, что Грозный «царевича своего Ивана зашиб в крутом гневе», но Ломоносов вполне мог следовать здесь за Поссевино.

А.А. Зимин, передавая различные версии причин смерти – фактически, те же слухи, признаёт, что русские источники рассказывают о смерти царевича «немногословно», и нередко – «не говоря о её причинах». Но и причины называются разные – так, псковский летописец пишет, что Иван царевича «остием (посохом. – С.К.) поколол, что ему учал говорити о выручении града Пскова»… Немецкий пастор Павел Одерборн в своём памфлете 1585 года уверял, что царевич пострадал из-за подозрительности отца, а голландский купец Исаак Масса «передавал слух» (опять слух!), что «благородный молодой человек» благоволил к иностранцам, почему и был убит.