Книга Нить - Виктория Хислоп

Через четыре дня после начала решающего сражения газеты сообщили, что Правительственная армия полностью контролирует Грецию. Гражданская война пришла к концу, и многие, включая и Константиноса Комниноса, ликовали. В октябре было подписано официальное соглашение о прекращении военных действий.

Три женщины, которые любили Димитрия, вскоре после этого встретились на кухне в доме на улице Ники.

– Может, хоть теперь узнаем, что с ним, – сказала Павлина.

– Но мы всегда будем знать, что он сражался за свои убеждения, – отозвалась Катерина.

Если Димитрий в Албании, возможно, в один прекрасный день они получат от него весточку. Если нет, то, возможно, он в розыске. Если он погиб, придется с этим смириться. Узнать что-либо было неоткуда.

Они видели, как город постепенно возвращается к нормальной жизни, и сами тоже продолжали жить по-прежнему – во всяком случае, внешне.

Катерина почти не выходила из дома и изобретала при помощи кулинарной книги все более жирные и все более роскошные блюда для своего мужа. Ингредиенты теперь стало легче доставать, мясо и молочные продукты каждый день появлялись на рынке.

В свободное время она вышивала одеяло для одной из гостевых комнат. Гости у них останавливались редко, и было вероятнее всего, что это одеяло, кроме нее, ни одна живая душа не увидит, но ей хватало удовольствия от самой работы.

Инициалы Саула, Исаака, Элиаса, Розы и Эстер Морено, а также две буквы П (Польша и Палестина) образовывали круг, а в центре был вышит голубь. Катерина с удовлетворением перечитывала единственное вышитое ею слово: «Siempre».

Она почти не знала ладино, но помнила, что это слово означает «всегда» или «навеки», и теперь, вышитое, оно хранило память о Морено.

В узор из чередующихся гранатов и виноградных кистей Катерина вплела несколько самых важных иудейских символов – это был ее личный памятник друзьям. Каждый день после полудня она посвящала этой работе около часа и была нельзя сказать чтобы счастлива, но все же в ней оживала надежда. Включенное радио спасало от одиночества, и когда женщине нравилась какая-нибудь песня, она старалась запомнить слова. Ее любимой была «Печальная мелодия рассвета». Чистота и щемящая грусть этой песни глубоко трогали ее.

Проснись, малыш, уже поет рассвет

Печальную мелодию в тиши…

Однажды декабрьским утром Катерина, как это часто бывало, зашла в гости к Евгении на улицу Ирини. За день до этого у нее побывал почтальон.

– Тебе письмо, – сказала Евгения, улыбаясь. – От кого-то, кто еще не знает, что ты вышла замуж. И фамилию твою правильно писать не умеет!

– Тут ничего необычного нет, – сказала Катерина и взяла конверт. – Сарафоглу еще никто правильно не написал! – Она посмотрела на конверт: «Кирии К. Сарафольгау». Явно не от матери, которая уже давно перестала писать. Что-то показалось Катерине необычным в этой ошибке в фамилии. Она распечатала письмо, дрожа от волнения и нетерпения. – Я так и думала! – торжествующе вскричала она, доставая листок из конверта. – Это от Димитрия! Он вставил Ольгино имя в мою фамилию!

Катерина тут же сунула письмо обратно в конверт, почти приплясывая от радости, и расцеловала Евгению.

– Надо бежать, – сказал она. – Ольга должна получить его немедленно.

Катерина распахнула дверь и бегом пустилась по улице. За месяцы, когда раскармливала мужа, она и сама прибавила пару сантиметров в талии и, пока добежала, вся раскраснелась.

Молодая женщина обняла изумленную Павлину и поведала ей новость хриплым шепотом. Была вероятность, хоть и небольшая, что Константинос дома.

– Павлина! Он жив. Димитрий жив. Где Ольга? Вот письмо!

Павлина в слезах показала рукой наверх. Ольга была в спальне, когда туда ворвалась Катерина.

– Смотрите! – крикнула она. – Откройте конверт!

Две женщины сели рядом на кровать, и Ольга открыла письмо. Руки у нее так дрожали, что лист бумаги в них ходил ходуном.

Дорогая мама,

в отличие от многих моих товарищей, я не стал переходить границу Албании. Не для того я сражался все это время, чтобы стать изгнанником. Я сражался, потому что люблю свою страну. Сейчас я понятия не имею, что меня ждет в будущем, но хочу сообщить тебе, что я жив. Сотни моих храбрых товарищей пали здесь, в горах. Как и я, они верили, что воюют за правое дело. Я оказался среди тех, кому повезло.

Теперь я в розыске, так что мне придется быть очень осторожным, когда приеду повидаться. Это опасно как для меня, так и для тебя. В любом случае дам тебе знать заранее. Не хочу рисковать твоим сердцем, как в прошлый раз!

– За сердце мое боится! – воскликнула Ольга. – Да оно сейчас вот-вот разорвется от радости!

– Это тоже опасно! – улыбаясь, сказала Катерина.

Письмо заканчивалось словами: «Пожалуйста, передай привет нашей служанке и модистре. Вы все очень дороги мне».

Подписи не было. Только слова «ваш друг» и поцелуи. То, что письмо от него, ясно было только по почерку. Ни одного имени не названо, чтобы никто не мог попасть под подозрение.

Димитрий сдержал слово. Через пару недель на улицу Ирини пришло еще одно письмо. На конверте стоял обратный адрес больницы, а адресовано оно было опять «кирии К. Сарафольгау».

Следующий врачебный прием – в среду, 25 января, в 10 часов.

В назначенный день Ольга, Павлина и Катерина сидели, взволнованные, на кухне, когда раздался звонок. Часы на лестничной площадке как раз отбивали время, когда Павлина открывала дверь. Димитрий был совсем не похож на того, каким они его видели в прошлый раз. Правда, он был все такой же худой, но на этот раз чисто выбрит, в пальто и темной шляпе.

Димитрий обнял сначала мать, затем Павлину. Катерина стояла чуть позади, и сердце у нее колотилось.

– Катерина, – произнес Димитрий, беря обе ее ладони в свои. – Я скучал по тебе.

Ее широкая улыбка сказала ему все, что он хотел знать.

Они прошли следом за Ольгой наверх, в гостиную, расселись и сразу же начали разговор, понимая, что Димитрий, должно быть, пришел ненадолго. Павлина вышла и принесла кофе и только что испеченное печенье курабье. Это было любимое печенье Димитрия.

– Ты такой нарядный! – сказала Ольга.

– Это просто маскировка, – откликнулся Димитрий. – У меня фальшивые документы, в них сказано, что я адвокат. Должен же я и выглядеть соответственно!

– Твоему отцу понравилось бы! – пошутила Павлина.

– Да уж, наверняка понравилось бы! Ну, это самое большее, на что я способен в этом смысле. Как он?

Упоминание о Константиносе Комниносе сразу изменило настроение в комнате, напомнив всем, что Димитрий официально мертв.

– Как всегда, – коротко ответила мать.