Книга Поцелуй с дальним прицелом - Елена Арсеньева

И тут я заметила, что не одна я смотрю ему вслед. Глядел наНикиту и кладбищенский сторож, который присматривал за могилою Анны, а теперь,значит, станет присматривать и за отцовым надгробием. Отец, помню, говорил,будто он с этим сторожем даже подружился, поскольку на кладбище бывал часто,очень часто. Мужичок этот был малоросл, худощав и очень похож на домового своимморщинистым, густо, до самых глаз, заросшим белесым, седым пухом лицом. Звалисторожа, дай бог памяти, Федором; был он не из эмигрантов, а в самом началеПервой мировой войны приехал в Париж со своим барином, которому предписалилечиться на юге Франции. Тот до юга не доехал, а здесь, на чужбине, возьми да ипомри, ну, а Федору больше некуда было податься в России, вот он каким-то чудоми пристроился на освободившееся место при монастыре Сент-Женевьев-де-Буа,остался ходить за родной могилой да за другими – чужими, но все же русскими, азначит, тоже родными. Он и теперь там лежит, рядом с барином своим, –Федор, кладбищенский страж.

А может, его звали Михаилом?.. Нет, кажется, он был все жеФедором.

Ну так вот – я заметила, что этот самый Федор глаз не сводитс удаляющегося Никиты. И ох какой недобрый был этот взгляд! Ну словно на зверялютого смотрел добродушный охранитель могил!

Любопытство мое разгорелось. Не раз уже было сказано: когдаречь шла о Никите, я с собой справиться не могла! А оттого улучила минутку испросила Федора:

– Знаете ли вы господина Шершнева?

– Как не знать! – сердито ответил он. –Небось дневал и ночевал возле этой могилки-то, не реже вашего покойного батюшкитут бывал!

Ну да, чего я еще ждала? Как Федор мог не знать Никиту? Ведьздесь, на Сент-Женевьев-де-Буа, последнее пристанище Анны…

Видимо, лицо у меня очень изменилось, потому что сторожспохватился: лишнего сболтнул! – и принялся что-то бессвязно бормотать,сей господин-де не столь уж часто тут и бывал, видать, ему померещилось, а колиприходил, так вместе с Виктором Ивановичем, вот как в последний раз, когда тотпреставился в одночасье…

– Что? – не поверила я ушам. – В последнийраз? Никита… то есть господин Шершнев являлся сюда вместе с моим отцом в деньего смерти?!

Федор помрачнел.

– Мало что явился, – проговорил он сердито. –Да еще что учудил! Что учудил, калмык бесчеловечный!

– Почему калмык? Что он учудил? Скажите мне,Федор! – пристала я и уж не отставала от него.

Федор сначала то отмалчивался, то отговаривался пустяками,однако тревожное любопытство разбирало меня, и я все старика донимала, ну, онне выдержал и проговорил сердито:

– Мы с моим барином-покойником много по Россиипоездили, бывали и у калмыков. Народишко такой по Волге в низовьях, в степяхцарицынских живет. У них как ведется? Сидит такой калмык на бережку и видит:человек тонет. Так он ни в жизнь, ни за что спасать утопленника не станет.Дескать, он такой погибели вышними силами обречен, бог смерти за ним пришел. Даи покойных своих они не в земле хоронят, а на деревья привязывают, в бересту датряпицы запеленав, сами же кладбищ своих не чтут и не навещают, ибо верят, чтотам смерть живых похватать может. Но ведь мы не инородные дикари, для которыхшаманы с бубнами камлают, мы же христиане православные! Ладно, пришли вы сдобрым человеком рабу Божию Анну Александровну помянуть, выпить на помин еедуши, – пусть, это святое дело. Так ведь выпивку всяк по-разномупереносит! Кто, как мой барин, к примеру, коньяк бутылками пить сможет, а комуи с одной хилой рюмашки тяжко до смерти. И коли на твоих глазах человеку, скоторым ты только что пил-распивал, дурно стало, разве это мыслимо – в такуюминуту, в таком месте его одного бросать, никакой подмоги не подав? Человека,значит, судороги измождают, последний час ему бьет, а ты шаг-два – оградкиперескочил да и был таков! Тебя и след простыл! А ведь как знать: можетстаться, помоги ты Виктору Иванычу, страдальцу, так тот еще и жив бы был! Нет –сбежал, будто за ним самим смерть по пятам гналась. Я же и говорю: ну сущийкалмык бесчеловечный!

У меня потемнело в глазах. Я смотрела на Федора, ничего невидя, не понимая. Его губы шевелились, выражение снова сделалось испуганное. Ноя не слышала ни слова. Подбежал Робер, тоже начал что-то говорить – сердитое,судя по сдвинутым бровям. Наверное, он бранил меня за то, что я поехала накладбище, его не послушав, и вот теперь мне стало плохо. Но я могла толькодогадываться об этом – голоса Робера я тоже не слышала. Окружающий мир сделалсябеззвучен и жуток. Но мои мысли – о, они просто-таки кричали на разные голоса вголове, они спорили, обменивались догадками… я их ощущала не как своипорождения, а как свору каких-то чужих, враждебных друг другу людей,поселившихся в моем мозгу, словно в собственном доме, и донимавших меня своейвозбужденной болтовней.

Они, как и я, были потрясены словами Федора: оказывается,Никита пришел на кладбище с моим отцом, дал ему чего-то выпить, а потом, когдаотцу сделалось плохо, бросил его умирать в одиночестве на могиле Анны.

Что это значит?! Чем напоил Никита отца? Не тем ли самымстранным приторным ликером под названием «Мараскин», от которого умерли Анна иМаксим?

Да нет, глупости, не от мараскина умерли те двое любовников,а теперь и мой отец! Ликер был нужен Никите лишь затем, чтобы развести в немкакое-то смертоносное средство, которое имело лишь некоторые общие свойства самигдалином, однако действовало в первую очередь на сердце, поражая егосмертельным спазмом.

Так сказали мне голоса, и я, сколь ни была несведуща вхимии, а тем паче – в судебной медицине, с ними согласилась, потому что тут изнаний никаких не нужно было, догадка лежала на поверхности.

Но зачем?! Чем досадил отец Никите? Тем, что был законнымсупругом предмета Никитиного обожания и вожделения? Ну и что ж такого, ведьчувства Анны к мужу давно умерли, и с тех пор она щедро дарила их другим.Никите и самому перепадало, я ведь знаю, видела… Да и даже если причина – егоревность к отцу, не запоздала ли она? Ведь Анны уже несколько месяцев нет вживых!

А если не из ревности, почему еще Никита мог убить моегоотца? Ну не из корысти же! Ресторан «Черная шаль», насколько я знала, былхорошо продан (не без помощи моего мужа), деньги разделены сообразнопервоначальному вложению обоих компаньонов. Никита не мог считать себяобделенным. Отец в жизни не совершил ни одного бесчестного финансовогопоступка, он скорее свои бы интересы ущемил, чем хоть полушку у другого отнял!