Книга Роковое зелье - Елена Арсеньева

Угораздило же этого глупого мальчишку простудиться. Нуладно, перемерз, с кем не бывает, а вот оспу-то где подхватил, паршивец?

– Говорят, от Сергея Григорьевича заразился, –услышал он голос сына Ивана и понял, что невольно задал свой вопросвслух. – Дядюшка ведь, несмотря на то, что дети его в оспе лежали,продолжал ездить ко двору. Вот и доездился.

– Ну, это чепуха, – отмахнулся Сергей Григорьевич,который тоже был здесь. – Я ведь здоровехонек. И никто ведь больше незаразился. И дети на поправку пошли. А он, – князь значительно ткнулпальцем в стену, за которой где-то далеко находился Лефортовский дворец, –а он, гляди, вот-вот… – И перекрестился.

Алексей Григорьевич тоже перекрестился и рявкнул:

– Не каркай.

Брат терпеливо снес грубость, да и никто из Долгоруких,собравшихся сегодня в Головинский дворец, не обратил на непочтительность внимания.Здесь были человек десять князей Долгоруких, собравшихся по просьбе АлексеяГригорьевича и на время позабывших старинные распри. Слишком сурово грозилаобернуться к ним судьба. Ко всем Долгоруким!

– Еще Блументросты эти клятые, – безнадежным тономсказал князь Иван. – Лечить не умеют, а берутся. Лихорадку, что напередоспы высыпала, лечили как обыкновенную лихорадку, давали государю прохлаждающиенапитки. Господина Бидлоо призвали, так он аж за голову схватился. Болезнь-деразвилась, на подошвах высыпала. А это всяким таким-этаким может окончиться,сами понимаете.

– Которого уж уморили, а? – с изумлениемпробормотал Василий Владимирович. – Немцы нечестивые. Гореть бы им живьемв пламени адовом!

– Еще не уморили, чего вы раскаркались! – вспылилАлексей Григорьевич. – А вот, кстати, о немцах. Василий Лукич, –повернулся он в угол, где притих тот, кого называли самым умным изДолгоруких. – Ты чего отмалчиваешься? Что за письмо тебе прислалиВестфален, датский посланник, Вратислав да испанец этот хитроглазый?

Василий Лукич медленно вынул сложенный вчетверо лист, ужеизрядно затертый на сгибах. Сразу стало ясно, сколь часто он читывал иперечитывал письмо посланников. Не разворачивая лист, Василий Лукичпроцитировал:

– «Слух носится, что его величество весьма болен, иежели наследство России имеет быть принцессе Елизавете или Голштинскому принцу,то императору и королю дружбы с Россией иметь неможно, а понеже его величестваобрученная невеста фамилии вашей, то и можно удержать престол за нею, так же,как после кончины Петра Первого двенадцать знатных персон, в том числеМеншиков, государыню императрицу Екатерину удержали, то и вам по вашей знатнойфамилии учинить можно, и вы силы и славы имеете».

– Легко им, нехристям, советы советовать! –пробормотал фельдмаршал Василий Владимирович.

– А что? – легким голосом, чтобы можно былопринять за шутку, сказал Алексей Григорьевич. – Катерина моя – обрученнаягосударева невеста!

– Княжна Екатерина не венчалась с государем, –настаивал Василий Владимирович, упрямо склоняя голову.

– Не венчалась, так обручалась, – вмешался братАлексея Григорьевича, князь Иван.

– Иное дело венчание, а иное – обручение, –продолжал Василий Владимирович. – Хоть бы она и венчана была, и тогда вучинении ее наследницей не без сумнения было бы. Не то что посторонние, да инашей фамилии прочие лица у ней в подданстве быть не захотят. Покойнаягосударыня Екатерина Алексеевна хотя и царствовала, но только ее величествогосударь император при животе своем короновал.

Иван Григорьевич покосился на своего брата, уловил чутьзаметный его кивок и проронил раздумчиво:

– Стоит только крепко захотеть… Уговорим графаГоловкина и князя Дмитрия Голицына, а коли заспорят, так мы их и бить начнем.Как не сделаться по-нашему? Ты, князь Василий Владимирович, в Преображенскомполку подполковник, а князь Иван Алексеевич – майор; а в Семеновском полкуспорить против нас некому. Крикните княжну Екатерину на царство – небосьподхватят!

Князь Василий Владимирович крепко взялся за голову:

– Что вы, ребячье, врете? Статочное ли дело? И затем,как я в полку объявлю? Услышат это от меня, не то что станут бранить – еще ипобьют!

– Да, – вздохнул Алексей Григорьевич. – Вотежели бы Катерину государь изволил объявить своей наследницей в духовной…

– Да, – совершенно так же вздохнул ВасилийВладимирович. – Оно бы хорошо, только это дело в воле его величествасостоит. Как нам о таком несостоятельном деле рассуждать, когда вы сами знаете,что его величество весьма болен?

– Об том и речь, – загадочно пробормотал АлексейГригорьевич, хитро отводя глаза.

– А, вон вы чего, – пробормотал после некоторогомолчания Василий Владимирович. – Ну, братья, я вам в таком деле непособник. Сами все себя погубите, если станете этого добиваться.

И вместе с братом Михаилом фельдмаршал покинул Головинскийдворец.

Простодушный Иван Григорьевич возобновил разговор:

– То, что государь в руке своей неволен, понятно самособой, об этом и речи больше нету. А вот нельзя ли написать духовную от именигосударя, якобы он учинил своей наследницей невесту свою Екатерину?

Уже братьев Владимировичей не было – некому было возражатьпротив такого безумного предприятия.

– Садись к столу, Василий Лукич, – предложил отецгосударевой невесты. – Ты у нас словами крутить мастер.

Долгорукий некоторое время почеркал пером по бумаге, потомпоморщился:

– Не штука сочинить, что писать. Но моя рука непохожана руку государеву. Кто бы написал получше? А я скажу, чего писать надо.

Стали пробовать. Лучше всех почерк оказался у Сергея Григорьевича.Князья Василий Лукич и Алексей Григорьевич сочиняли духовную и диктовали ему,так что выходило: один скажет, а другой прибавит. Князь Иван Алексеевичсмотрел-смотрел, как дядюшка водит пером по бумаге, хмурился-хмурился, потомвдруг вынул из кармана какие-то две бумаги и решительно сказал:

– Посмотрите, вот письмо государево и моей руки. Письморуки моей – слово в слово как государево письмо. Я умею под руку государевуподписываться, потому что я с ним в шутку писывал.

И под одним листком с составленной духовной он подписал: «Петр».

Дядья стали глядеть да сравнивать и хором решили, что почерккнязя Ивана Алексеевича удивительно как схож с почерком государя. И все же онине решились дать ходу фальшивой духовной. Оставался другой листок, еще неподписанный. Алексей Григорьевич сказал сыну: