Книга Президент Московии. Невероятная история в четырех частях - Александр Яблонский

Не дурак был Всеволод Асламбекович, что бы там ни говорили, – не дурак. Может, его романы и пьесы по его романам, и экранизации его пьес по его романам есть косноязычный бред. Может быть. Может, зря он поставил на этого тупого офицерика из свазилендской службы собственной безопасности КГБ-ФСБ-ЧО, может быть. Мог бы найти и более эффективного исполнителя. Может, слишком миндальничал, потакал либералишкам, разрешал собираться в лесу под Тверью для выражения их долбаного инакомыслия в защиту такой же долбаной Конституции. Возможно. Давить их надо было. Может, зря тусовался с престарелыми рокерами-шмокерами. И, видимо, ошибся, вырастив – шаг за шагом, от веселых фанатов до злобных бабуинов с деформированным мозжечком, спасибо патриархальной наркологической лаборатории, – новое поколение московитов, под горшок стриженных, в говнодавах со шнуровкой. Вырастил себе на голову. Хотя другого выхода, других вариантов и не было. И главное, другой вариант не лег бы так легко и естественно в сознание Отца Наций, не способствовал бы выполнению судьбоносной миссии.

А вот с этой миссией, своим жизненным предназначением он справился. Отомстил за геноцид своего народа и его братьев – адыгов, черкесов, ингушей, кабардинцев. Не опозорил своего отца, своего деда, славного Шамиля, своего народа, великого народа – хозяина Кавказа и фактического сюзерена Московии. Без шума и пыли опустил своего кровного врага. Заставил подниматься с колен, хотя никто на эти пресловутые колени никого не ставил, и в этой неудобной и двусмысленной позе продержал десятилетия. И весь мир подхихикивал над этим распластанным голозадым гигантом, теряющим остатки былой мощи и репутации. Все эти полевые командиры – «президенты» официальные и нелегальные, все эти бывшие советские генералы и офицеры, сросшиеся с Империей, проросшие из её глубин, до мозга костей зараженные европейской гнилой идеологией или фальшивым исламизмом, все эти борцы за независимость и свободу Ичкерии, фактически выпрашивавшие или пытавшиеся выцарапать уступки у более мощного «старшего брата», все они были обречены, ибо этот «брат» был не братом, а хозяином и не понимал, не мог понять этих «господ», вознамерившихся выползти из своей собачьей конуры и разговаривать с барином хотя бы на пороге его дома. И только он – тогда молодой, привычно улыбчивый целеустремленный и энергичный – понял, что есть один путь: забыв все привычные нормы языка, поведения, борьбы, выбросив на помойку понятия и принципы мышления старой эпохи, максимально закамуфлировав подлинную цель, загнать «хозяина» в собачью будку, а самому – для своего народа и своему народу – войти в барские хоромы и стать фактическим господином. Кичащийся своей призрачной мощью Голиафик должен был превратиться в облезшую Жучку. И он добился этого. И эти 85 процентов окончательно сметут эту гнилую постройку. Раскачивал, раскачивал этими заоблачными процентами рухлядь и раскачал! Он шагнул к сейфу, открыл одну дверку, другую и, не таясь, отковырнув зубами пробку, сделал большой глоток огненной чачи. Хорошшшшо!

В окне показались резиновые подошвы, затем сморщенные задники сапог из свиной кожи. – Молодцы, сообразили через крышу… Впрочем, он сам подыскивал лучших инструкторов в Бирме, Японии, Израиле. Ждать больше было нельзя, ребята действовали молниеносно. Хорошая штука этот шокер. Никакой крови на коврах, размазанных по стенам ошметков мозга – его гениального мозга. Маленький щелчок – и всё. Без шума и пыли… Надо бы сказать «Аллах Акбар», но это звучало бы глупо в его устах. Гази – Мухаммад был бы доволен…

Саркастическая, чуть застенчивая улыбка замерла на личике Хорькова. И когда старший хорунжий Святоандреевской дружины со всей силой ударил своим кованным сапогом по голове мертвого экс-замглавы Администрации, бывшего вице-премьера и вице-спикера, и эта голова пружинисто мотнулась, как боксерская груша, – улыбка, с добродушной хитрецой милого обманщика, не покинула лицо уже не всесильного Всеволода Асламбековича.

* * *

Так колотило его только в детстве. Они отдыхали под Поти. То ли он простудился, то ли перекупался и перегрелся, кто знает. Мама боялась, что у него малярия. Она давала ему пить всякую гадость: настой какой-то шишки хмеля, от которого тяжелела и болела голова, отвар шиповника, какую-то дикую смесь эвкалиптового масла, полыни, сиреневых листьев и ещё чего-то, настоянных на водке. Однако его всё равно крутило, ломало и колотило так, что он именно тогда понял, что такое «зуб на зуб не попадает». Болели суставы рук и ног, он был закутан от пяток до носа и сверх этого покрыт ватным одеялом, но его трясло, тело горело – к коже было не притронуться, и он обдумывал свое завещание: кому отдать новые ботинки с узким носом (скорее всего, Петюне – однокласснику и поверенному в сердечных тайнах), кому оставить папин галстук, выглядевший совсем как новый (тому же Петюне, он был модник, или Игорю – он тоже мечтал быть модником, но у его родителей не было денег на это), кому – «Войну и мир», но здесь он застревал – поклонников Толстого среди его одноклассников не было, поэтому в сиих раздумьях он засыпал. Наконец пришла тётя Этери – их хозяйка и дала ему выпить алюминиевую кружку горячего вина, пахнувшего медом, корицей, и ещё какой-то дурманящей специей. Он отворачивался, но кружка с рукой тети Этери настигала его рот: «Слюшай, дарагой, пэй. Я тэбе ви-ино даю, не отраву. Пэй, говорю!» И он выпил полную кружку. Потом уснул. Проснулся весь мокрый. Мама с тетей Этери вытирали его большими махровыми полотенцами. О завещании он забыл. К вечеру опять пришла тетя Этери и опять давала ему пить горячее вино с медом, корицей и ещё чем-то, но он не отворачивался. «Этери Георгиевна, а он не привыкнет пить?» – вопрошала счастливая мама. – «Ва-ах, дарагой! Всё равно привыкнет, куда денется? Мужчина». Позже тетя Этери дважды приезжала к ним в гости в Ленинград. Потом ее зарезали. Русские казаки со Ставрополья, когда грабили и резали всех грузин в Гаграх. Как назло, приехала Этери навестить свою невестку. И уже никуда больше не уехала. Ни она, ни ее невестка, ни внуки.

Он вспомнил то далекое время и Этери Георгиевну, потому что сейчас его так же колотило, как пятьдесят с лишним лет назад. Он смотрел на огромный экран прозрачного телевизора и ощущал своими нервами, как будто они были обнажены, своим звериным – не человеческим – чутьем бессильный ужас матерей, на глазах которых терзали, давили танками их детей, разрывали их обнаженные тельца, он вдыхал тошнотворный запах крови, слышал гогот обезумевшей пьяной толпы, крики терзаемых женщин, вой собак, хруст костей и крики «Слава России!», «Смерть кремлевским!», «Пиздец всему!», он видел лица тех, кого он раньше принимал за людей. Дым стелился по улицам, как по сквозным трубам, торопливо и целеустремленно: горели ларьки, груды книг, автомобильные шины – от них шел черный дым, пылали кучи тряпок, куклы, детские игрушки, платья, костюмы, одеяла, мебель, картины и прочее некогда недостижимое богатство разбитых витрин, из костров протягивали руки искореженные манекены, когда-то элегантно и высокомерно взиравшие на суетящийся мир, горели портреты Президента, на догорающих изображениях конопатого личика были одинаково выколоты глазки; ослепшие бутики, ресторанчики, кафе, галереи черными впадинами глаз молили о пощаде… но не было пощады. Извиваясь, медленно, осторожно, словно извиняясь за причиняемое беспокойство, проползала узкая – в одну машину – колонна бронетранспортеров и танков, люки были задраены, пушки и пулеметы развернуты назад: «Это нас не касается».