Книга Битва за страну: после Путина - Михаил Логинов

На отработку объекта он выделил две минуту. Потом — отход. Он успеет сменить внешность, а корочки позволят получить любой нужный транспорт, чтобы уже через двадцать минут быть вдали от эпицентра драмы.

На входе, в холле, пришлось задержаться. На три-четыре секунды и шесть выстрелов. Гарантированно контрольным был лишь один из шести, но ни одна пуля мимо не прошла, и Турок счел: за спиной проблем не будет. Не считать же проблемой какого-то фрика возле кофейного автомата.

Тетю в белом халате, интуитивно преградившую путь, он просто отшвырнул. Взгляд на планшет, и дальше, по коридору. Дверь налево, пинок, вход.

Здесь, первый раз, начиная от вестибюля, произошел реальный сбой. Точка указала сюда. И здесь были две девушки в белых халатах. Но ни одна из них не являлась Объектом — не было смысла даже вынимать фотографию и сверяться.

— Люська, смотри, какая цацка прикольная! Это что, наша больница из космоса? Интересно, что она еще может?

— Не, Светка, это называется «гаджет». А это у него функция навига… Мужчина, куда вы? Мужчина, сюда нельзя! Мужчина…

Продвинутая Люся замолкла. Посторонний мужчина, без белого халата и бахил, приблизился к сестрам, рассматривавшим «звезду пилигрима», и навел на них пистолет.

— Где она? — спросил он не очень громко, спокойно, будто заплатил за ответ и имел право его требовать.

— Кто она? — пролепетала Светка, уже задыхаясь от страха. Взгляд незнакомца был достаточным подтверждением того, что пистолет — настоящий.

— Она, — с нажимом повторил мужчина.

— Кто? — прошептала Светка.

— Не надо! — сдавленно крикнула Люська, но мужчина уже дернул спусковой крючок, шагнул вперед и вырвал «гаджет» из руки Светки, еще до того, как она осела на пол.

Обернулся к Люське. Взгляд его содержал в себе короткое, исчерпывающее объяснение. «Ты умнее, ты все поняла, ты проведешь».

— Да, — то ли пробормотала, то ли кивнула Люська.

Мужчина сунул гаджет в карман, взял ее за локоть, вывел из кабинета.

* * *

Макс толком не поел, зато воспользовался кофейным аппаратом в холле — выпил два натуральных эспрессо. Выстрел кофеина в мозг прочистил его сознание, и теперь он видел мир так остро, как только мог. И запоминал.

Он как раз подошел к мусорнице возле автомата, чтобы выкинуть второй стаканчик, когда в холле произошло то, что он до этого видел в кино. И, скажем прямо, думал: «Возможно такое лишь в кино».

Даже успел подумать: «С точки зрения режиссуры неправильно. Динамично, но не зрелищно». Никаких прыжков и красивых поз. Просто человек вышел из лестничной двери и прошел наискосок через холл. Когда к нему шагнул начальник охраны, человек выпустил в него две пули из пистолета с глушителем. Потом сбавил скорость, повернул дуло и выстрелил еще четыре раза. Макс отчетливо видел: оба охранника успели потянуться к оружию, один даже вытащил. Именно возле него киллер задержался и выпустил вторую пулю точно в голову. Главное же, действовал на секунду быстрее.

Потом прошел на отделение, оттолкнув кого-то в дверях, в белом халате. Закрыл ногой дверь. И все.

И все. Только в холле на полу лежат три тела, замерли трое мужчин: двое посетителей, и Макс, принятый киллером за непонятного фрика. И еще катится по полу пустой пластиковый стакан, не донесенный Максом до урны.

Макс подскочил к капитану Васильеву.

— Вы… Вы ранены?

— Всё, писец, — ответил Васильев и замолчал. Макс так и остался рядом, на корточках.

— Эй, парень, — услышал он то ли стон, то ли голос. Обернулся и увидел, как другой охранник протягивает ему пистолет.

— Возьми, иди и попытайся… Давай, не тяни.

— А вы? — растерянно спросил Макс.

— Я отстрелялся. Снял с предохранителя. Давай.

Макс взял пистолет. Оглянулся, услышав где-то знакомый голос. Понял, чей, и поднял мобилу.

— Михаил Викторович?

— Что там у вас? Макс. Ты?! Где охрана?

— На охрану напали, кажется, убили. Взял пистолет, попробую помочь.

Столбов молчал секунды две: такую инфу сразу не усвоишь. Потом закричал Максу, чтобы тот немедленно бросил пистолет и не творил глупостей, не суперменил — ничего хорошего с пистолетом он не сделает.

Но Макс не отвечал. Потому что положил трубку рядом с капитаном Васильевым. Взял пистолет и вошел в коридор.

* * *

И жизнь положивши за други своя,

Наш князь воротился на круги своя,

И се продолжает, как бе и досель,

Крутиться его карусель…

Продвинутый в роке и поэзии однокурсник Лешка когда-то — гуляли три месяца — затащил ее на какой-то альтернативный фестиваль никому не известных групп. Одна из них с ожесточенной серьезностью отожгла тогда эту странную балладу, напоминавшую то ли вальс, то ли танго — Люська не знала. Не запомнила группу, не интересовалась, кто автор текста. Песню почему-то запомнила, и сейчас она проигрывалась в ее мозгу.

И понял аз грешный, что право живет

Лишь тот, кто за другы положит живот,

Живот же глаголемый брюхо сиречь,

Чего же нам брюхо стеречь?

Почему же именно эта песня именно сейчас металась в ее голове? Верно, из-за следующего куплета:

А жизнь это, братие, узкая зга,

И се ты глядишь на улыбку врага,

Меж тем как уж кровью червонишь снега,

В снега оседая, в снега.

Она взглянула на улыбку врага. Точнее, в его глаза. Точнее, он сам взглянул. И поняла: ей не жить. Убийцу она запомнила, ну, а насчет его решимости — Светка на полу, в луже крови.

Сотни, тысячи раз исхоженный коридор. Первый раз такими ватными ногами. Он подталкивает, он торопит ее, торопится сам. Расходный материал, временно оставленный в живых, должен быстрее сделать свою работу и перейти из категории «свидетель» в категорию «жертва».

Вот только песня мешает ускориться. Прыгает в голове, перескакивает в сердце и даже готова сдвинуть язык.

Внимайте же князю, сый рекл: это — зга.

И кто-то трубит. И визжит мелюзга.

Алеет морозными розами шаль.

И-эх, ничего-то не жаль.

«Ты уже труп, девочка, — отстраненно подумала Люся. — Чего же тогда…»

— На помощь! — завизжала-заорала она. — Киллер в коридоре!

Турок на миг от удивления замер. Потом, не целясь, выстрелил ей в живот, оттолкнул. Перескочил через тело, пошел дальше. Сунулся в одну палату, потом в другую. Быстро приглядывался, выходил, продолжал путь.

* * *

Татьяне было легко. В первую очередь оттого, что она ощущала себя обычной рожающей бабой. Надо тужиться, можно кричать. Каким бы обезболивающим на нее ни прыскали, кричать можно все равно.