Книга Птица, летящая к небу - Наталия Михайловна Терентьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А из-за Вовиного плеча выглянула тетя Ира, сказала только: «Ой…» – и почему-то сразу замолчала, стала беззвучно плакать, закрывая рот руками и качаясь.
Я не знала, что мне делать, и стояла за дверью, не перешагивая порог. Я решила быть смелой и взрослой. Но у меня есть ещё шанс убежать.
Мама, так похожая сейчас на бабушку, совершено седая, с темными кругами под глазами, проговорила пересохшими губами, улыбаясь как будто с му́кой и одновременно начиная плакать:
– Дочка, живая… Иди домой, доченька, что же ты там стоишь? И, пожалуйста, больше никуда не уходи.
– Мам, мне надо вам сказать… Ты не знаешь…
– Мы всё знаем, Кристюша… – Мама говорила и дышала с трудом, как будто у неё всё болело внутри. Но смотрела на меня не зло, без ненависти. – Нам врач сказала, Алевтина, нашла нас.
– Когда?
Папа, пробравшийся ко мне между мамой, так и сидящей на полу, и полуоткрытой дверью, крепко взял меня за плечо и сказал:
– Тогда. Заходи.
– Саша! – Мама попыталась встать, охнула, опять взялась за сердце. – Спокойно, Саша! Не надо сейчас так…
Я с сомнением стала отступать от двери. Как-то всё странно. Мама, похожая на бабушку, такой решительный папа… Вова, весь измазанный майонезом, тетя Ира, молча плачущая за Вовиной спиной, из-за которой ее еле видно… Может быть, я сплю? Мне столько раз за последнее время снилось, что я прихожу домой, и дом всегда был какой-то странный. Но сейчас сон слишком похож на реальность. Хотя во сне я никогда не знаю, что это сон, пока не проснусь… Если думать, что это всё снится, не так страшно заходить. Ведь во сне мама не сможет мне ничего сделать.
– Дочка, хорошо, что ты пришла. Это же твой дом. Не уходи больше, пожалуйста, никуда. Всё будет хорошо…
– Ага! – промычал Вова и наконец проглотил бутерброд.
Папа погладил меня по спине и до боли сжал мне плечо. Мне показалось, что папа очень сердится, просто не хочет подавать виду.
Я поставила свои ботинки на всякий случай поближе к двери, сняла свитер и брюки прямо в коридоре и сразу залезла в душ и долго там стояла, ни о чем не думая, чувствуя, как вода смывает всю усталость этих дней. И как я постепенно согреваюсь. Моя кукла, с которой я в детстве купалась, – в углу ванной. Пятнышко на кафеле, похожее на веселого динозавра… Ромашки на шторке, по которым я всегда гадала «любит – не любит» и получалось, что любит…
Потом мама принесла мне большое полотенце, сама меня в него завернула, прижала к себе.
– Ты ни о чем не беспокойся, слышишь? Всё будет хорошо. Мы уже решили с папой. Мы запишем… ребёнка. Это мне вместо… – У мамы задрожали губы, она не стала договаривать. – Я тебе когда-нибудь расскажу, когда ты будешь большая.
– Я уже большая, мам.
– Нет, нет… Ничего не говори. Всякое бывает. Мы должны прощать. Господь нам так велел…
За дверью громко кашлянул папа.
– Тань… гм… вы скоро?
– Да-да, сейчас… Дочка, слышишь меня? Всё будет хорошо…
Я не знала, можно ли верить маме. И хотела спросить, почему у неё стали такие волосы. Но не знала, как это спросить. И ничего не спросила, и не ответила. Я не хочу больше врать каждую секунду, как я врала раньше. А как жить, пока не знаю.
– Ну всё, всё, это всё позади… Господи, как ты похудела… Косточки одни… Щеки ввалились… Тебе же надо хорошо питаться…
Мама обняла меня ещё крепче, стала опять плакать, сбивчиво говорить, как они меня искали, как не спали, как думали, что меня убили или украли, как везде звонили и писали, как дали объявление, как в полиции не хотели принимать заявление, пока не прошло трое суток, как папа не ходил на работу, сам меня искал все эти три дня по дворам, стройкам, вокзалам, а мама звонила по больницам и моргам. Только Вова думал, что я прячусь от всех, потому что меня все достали, но ему никто не верил. Как потом у них приняли заявление и хотели ещё завести уголовное дело, но не завели. И как тетя Ира тоже ходила по стройкам, меня искала, и застряла там в каком-то проеме, и маме с папой пришлось лезть на эту стройку и доставать тетю Иру. А потом они поняли, что меня никто не собирается искать, потому что слишком много людей пропадает, и всех не найдешь. И объявление в Интернете, которое они дали еще на второй день по совету Вовы, уже сменилось другим, а они продолжали день и ночь ездить по вокзалам и заброшенным территориям, искать меня. Вова пытался найти меня по всяким группам, просматривал комменты у всех моих друзей, думал, вдруг я где-то сижу и подписываю комменты к постам, и он меня первым найдет. А потом им позвонила Алевтина. И мама сказала, что я пропала. Но оказалось, что Алевтина, как и я, смотрела погоду в Интернете и увидела мою фотографию в новогоднем платье на школьной дискотеке. И Алевтина по телефону начала говорить маме, что я беременная, а мама сначала не поверила, а потом ей стало плохо, она не смогла сначала этого вынести. (Я ведь так и знала, что мама этого не вынесет.) Тогда Алевтина даже пришла к ним, чтобы поговорить. И всё им рассказала, как я приходила к ней, как делала УЗИ, хотя обещала никому не говорить. Поэтому взрослым и нельзя верить. Я тоже взрослая, и мне тоже нельзя верить. Потому что жизнь очень сложная, и слово иногда сдержать невозможно.
Мама говорила, и плакала, плакала, умывалась и снова начинала плакать. Я тоже плакала, сама не знаю отчего. На секунду мне показалось – ничего не было. Не было никакого Лелуша, всё это я придумала, я никогда не ходила в пятиэтажку, никогда не сидела на реке под деревянным навесом, я еще не знаю, что такое любовь и что такое боль, я не должна думать о своем младенце, ничего этого нет…
Но это есть. Я знаю, что такое любовь, что такое предательство и что такое боль, от которой трудно дышать. Я знаю, что такое просыпаться утром и понимать, что ты одна, тебе некуда идти и нечего есть. Я знаю, что такое прятаться и не
