Книга Птица, летящая к небу - Наталия Михайловна Терентьева

безветренный, даже солнечный. Весна… Я вдохнула свежего воздуха. Как-то по-другому здесь пахнет, не так, как в Москве. Или просто за это время наступила весна. А я должна найти какой-то выход.

Я шла потихоньку, понимая, что мне нужно беречь силы и не встречаться как минимум с двумя людьми – с тем страшным человеком, который не разрешил мне читать стихи, и с бомжом, который хотел мне помочь или обмануть – я не поняла.

Я проходила мимо небольшого магазина на углу. Лучше не смотреть на еду, когда хочешь есть так, что думаешь только о еде. Я хотела перейти на другую сторону улочки, но все-таки посмотрела. И не зря. Я увидела в открытую дверь, как мужчина с большим животом, похоже, хозяин этой лавочки, ругал продавщицу и одновременно бросал в коробку хлеб с наклонных деревянных полок.

– А ты не выкладывай свежий! Скажи, что нет! И не заказывай столько. Я тебя спрашивал – сколько заказывать, ты что сказала? Опять свиньям везти? Жирно будет! На один бензин сколько потрачу! С кого вычитать?

Женщина ему что-то отвечала, но он громко ругался, и я ее не слышала. Всё это, что он положил в коробку, он отдаст свиньям? Он взял еще одну коробку и в нее стал ссыпать какое-то печенье, приговаривая, что больше не будет его заказывать, быстро тухнет. Я не знала, как быть – можно ли попросить хлеба из той коробки или он меня прогонит, как прогоняли отовсюду. У боковой двери стояла машина с открытым багажником, он принес туда коробку с хлебом и пошел за второй. Оглянувшись и убедившись, что меня никто не видит, я быстро взяла из нее хлеба столько, сколько смогла унести. И побыстрее перешла на другую сторону. Через несколько шагов я поняла – мне нужно куда-то положить хлеб, я не смогу так долго идти, всё уроню. Подумав, я вернулась обратно, положила три батона хлеба в ту же коробку, себе оставила всего один. Всё равно на две недели не хватит.

– Эй! Ты чего хотела? – Хозяин лавочки появился в боковой двери.

– Голодная она, Миш, не видишь? Дай ей хлеба. – Продавщица неожиданно смело заговорила с хозяином, я подумала, что это, наверное, его жена.

– Да она сама уже взяла. А разрешил кто-то хлеб брать?

– Ты из детдома убежала? – Женщина смотрела на меня без всякой неприязни.

Я помотала головой.

– На улице живешь?

Я кивнула.

– Давно?

– Нет.

Не знаю, чем она мне понравилась. Почему вообще один человек нравится, а другой нет? Или в этот момент подлетел мой ангел-хранитель, который уже немного отдохнул, и подтолкнул меня своими невидимыми крыльями в правильную сторону? И я не убежала, а зашла в лавочку, почему-то не боясь, что меня сдадут в полицию или продадут на органы.

Мне сразу налили теплого сладкого чаю, только женщина попросила меня помыть руки с мылом, что я с удовольствием сделала – в соседнем помещении была раковина и кусок мыла.

Хозяин, несмотря на свой огромный живот, который явно мешал ему жить (он им всё задевал), был очень доброжелательным и смешливым, совсем не таким злым и ворчливым, как мне сначала показался, всё время смеялся, прикрывая большой рукой рот, в котором не хватало многих зубов. Женщина, оказавшаяся на самом деле его женой, попросила меня снять мокрый свитер, положила его на электрическую батарею, накормила творожным сырком, бутербродом и заставила рассказать, что со мной произошло. Как заставила – не знаю. Но я рассказала – не всё, конечно, только главное. Что я поссорилась с мамой и убежала. А потом меня чуть не украли, но я тоже убежала. Она увидела мой живот и спросила, есть ли у ребенка отец. Я сказала, что есть. Но он отцом быть не хочет. Я не стала говорить, что он приехал из далекой солнечной страны, и там живет его мама, которая наверняка бы всё ему объяснила, что так нельзя поступать. Потому что есть вещи, которые делать нельзя. Никогда за них не расплатишься.

Я поблагодарила за чай, еду, надела почти высохший свитер и хотела уйти, забрав свой батон. Продавщица о чем-то поговорила со своим мужем, я слышала, как он сначала отнекивался, даже стал опять ругаться, но потом сказал: «Уговорила!» Вышел и, весело потирая руки, сказал:

– Поехали, Тиночка! Прокатимся!

– Куда? – не поняла я.

– В столицу нашей Родины! Ты же не наврала про Москву?

– Нет.

– Ну вот.

– Вы повезете меня в Москву? – не поверила я.

– Повезет, повезет! – улыбнулась женщина. – Надо же людям помогать.

– А мне кто поможет? Мишке никто не поможет, Мишка всё сам делает! – ответил ей муж. – Ладно, давай, садись. К свиньям потом уже поеду, подождут.

Женщина подошла ко мне и слегка обняла:

– Езжай, не бойся. Я уверена, всё хорошо будет.

И я даже не спросила, как ее зовут. Пока мы ехали в Москву, ее муж часто упоминал ее, всё время называя «мать», но я понимала, что он имеет в виду именно жену. «Мать сказала», «мать считает», «мать не хочет уезжать отсюда…». Наверно, он ворчит и ругается, а главная в доме – она, так же, как у нас в семье.

Мы ехали долго, мне показалось, что гораздо дольше, чем с бла-бла-кар. Но ведь я умудрилась еще дальше уехать. Я устала, а он лишь крякал и время от времени говорил:

– Ну всё, приеду обратно, скажу матери, что у меня два дня выходной. Всё! Рыбалка! Мишка отдыхает! – Он довез меня до самого дома, спросил: – Подождать?

– Нет. Спасибо. – Я не знала, что еще ему сказать, и повторила: – Спасибо!

Я постояла немного у подъезда. Вдруг сейчас кто-то выйдет, мама или папа, еще не так поздно… Но из подъезда вышла только соседка Людмила в своей зеленой шляпке, похожей на горшочек, посмотрела на меня очень странно, обернулась пару раз, но ничего не сказала. Я даже не поняла, узнала ли она меня.

Я поднималась наверх медленно, стояла на каждом пролете. Думала, что я им скажу. Ничего не надумала. Просто позвонила в дверь.

Глава двадцать первая

Дверь мне открыла моя бабушка, та, которая умерла восемь лет назад. Бабушка, глядя на меня, ахнула, схватилась за грудь, сказала:

– Тина, дочка… – потянулась было ко мне обеими руками, но стала сползать по двери, держась за нее.

Я хотела убежать, но позади бабушки появился папа и сказал то же самое:

– Тина, дочка…

И ещё вышел Вова с бутербродом в руке, увидев меня, машинально