Книга Foxy. Год лисицы - Анна Михальская

Просто пришла пора новой яхты.

* * *

Из всех живущих на земле людей очень немногие умеют… отличить подлинное благо от подлинного зла.[29]

Овидий. Сатира 10

– Ну что ж, пора! – сказал Саша Огнев, стоя посреди комнаты и оглядывая плоды их общих трудов. Ремонт – не ремонт, а жить в квартире уже можно. – Пожалуй, пора ехать. По чашке кофе – и вперед?

– Пора, – ответила Алиса. – Пойду мотор прогрею, а ты пока свари. Я поднимусь – и сразу поедем.

На пути в Звенигород – меньше, чем за два часа, – ноябрьское утро успело превратиться в день.

Снега пока не было, и темные ели по бокам узкой и прямой дороги, ведущей от шоссе на биостанцию, еще зеленели. Но трава по обочинам уже полегла и выцвела. Небо над рекой, стылая вода, сам воздух – все казалось холодным. Больше – никаким. Просто холодным.

Алиса за рулем повела плечами, будто унимая дрожь:

– Так, а теперь куда?

– Прямо вниз, сейчас приедем на «площадь» – это центр биостанции, место студенческих линеек и всяких собраний. Вон, посмотри, там посередине – дуб.

Машина затормозила и почти остановилась.

Вековое дерево так и не сбросило своих карих листьев, и они ударялись друг о друга на ветру, словно жестяные.

– Теперь налево, вот, по дорожке, сколько можешь вверх. Все. Стой. Приехали.

Дом был очень маленький. Давным-давно его выкрасили под цвет еловой хвои, и вечные, вечнозеленые ели тихо стояли, опустив над темной крышей свои могучие ветви. Из почерневшей кирпичной трубы поднимался чуть заметный дымок и улетал, растворяясь в прозрачном воздухе северного предзимья.

Лиза ждала их и вышла навстречу. Саша заметил – мать смотрела только в себя. Да, она поздоровалась с Донной – как они все-таки похожи! – не целуя, не дотрагиваясь, как будто перед ней оказался вдруг призрак.

Так же – и с ним. А может, она всегда так себя вела, просто он не замечал?

Перед тем как сесть в машину, она оглянулась и замерла на мгновение. Он понял: она прощалась с рекой.

– Ну, конечно, – сказала она, когда машина подъехала к подъезду – не по набережной, с переулка – и Донна повернула ключ зажигания. – Так я и знала. Всегда так бывает.

– А мы-то хотели сделать сюрприз! Обидно даже…

– Да нет, я удивилась. Не может быть, чтобы тот же дом – но вот он… Только раньше вход был с набережной. Парадный. А теперь – черный, со двора. Эта дверь была заколочена. Так попадаешь по черной лестнице прямо в кухню. Да?

– Был капремонт, не так давно. Все изменилось, наверное. Ну, сейчас увидишь.

Все трое вошли в подъезд.

– Ну да, теперь код и прочее. Смотри-ка, даже ковер на площадке. И цветочки… А высоко подниматься?

– На самый верх.

– На самый верх?! А какая дверь – налево или направо?

– Увидишь.

Мать молча переступила порог, так же молча подошла к окну и, глядя на набережную, спросила:

– А крыша не грохочет по ночам? От ветра? Нет, конечно? – в ее голосе зазвенела надежда – и потухла.

– Нет, крышу перекрыли. Но, знаешь, какой-то шум остался. Глухой, тихий…

– Правда?

– Ну, вот, – сказала Донна. – Теперь мы будем обедать и все обсудим.

– Что? – спросила мать. Она все стояла у окна.

– Мы думали, может, ты захочешь жить здесь? Если уж решила ни за что не возвращаться в «Зону»? А мы с Донной могли бы там…

– Чтобы не уезжать из Москвы вот так, надолго. Не переселяться, – подтвердила из кухни Донна.

– Спасибо. Спасибо вам. Только… Нет, это невозможно. Я не смогу снова… Боюсь, что я сюда больше не приду. Вообще никогда. Если вы это сделали для меня – это так… Это прекрасно, Донна. Саша… – И она опять отвернулась к реке.

За обедом и чаем говорили о другом. Ясно было, что гнездо в высотном здании на горах пока опустело.

Они отвезли ее назад, в маленький дом под елями. Ветер глухо шумел в черных кронах, а листья дуба на опустевшей до весны площади биостанции звенели и бились друг о друга, словно листы старой железной кровли.

Что-то неспокойно им было в ту ночь. Ветер с реки, хоть и тихо, но все-таки погромыхивал чем-то под крышей. Так уж, наверное, был устроен этот дом. И они снова вышли в темноту, навстречу ветру, и скоро уже стояли напротив храма. Огромный купол, подсвеченный снизу, казался призрачным. Или вовсе не казался? Ведь не так уж давно его тут и не было… Может, его и сейчас нет?

– Знаешь, а я ведь получила то, о чем так просила, – сказала Донна.

– Когда просила? Ты о чем?

– Когда все по очереди обидели меня. Так обидели, что… Ну, так, как только один раз в жизни можно кого-то обидеть. А вот мне досталось таких обид не одна. Много.

– И я тебя обидел. Я знаю, – сказал Саша. – Прости меня. Сможешь?

– Ты? Да нет, не обидел. Бог с тобой! Я сама тогда уже была хороша. Стала отвечать на первые обиды, так и до тебя ниточка дотянулась.

– Первые?

– Сначала отец. Бросил, и как-то очень обидно. Мог бы хоть поговорить… Вот от этого я заболела. Нет, даже раньше обидел. Много раньше. Обещал купить собаку – и не купил. Пятого апреля. Тогда мне было всего пять. И я не обиделась, просто мне было очень больно.

– Бедная моя девочка…

– Да ну тебя! Я серьезно.

– Прости.

– Потом – мать. Не буду уж говорить, не хочу. Потом еще и еще… Когда я с тобой встретилась – то есть не по-настоящему, а в предыстории, понимаешь? В прологе? – я уже сама стала обижать. Всех, кто подвернется. И так хотела свободы. Только свободы. Ну, ты знаешь, каким путем, я тебе рассказывала. Что ж – вот она, моя свобода. А все ты!

– Я? А я-то тут при чем? Просто ты очень талантливый человек. Волевой и талантливый.

– Ну, это все спало. Точнее, сидело где-то внутри и мучило меня, а вырваться не могло. Только когда я тебя полюбила, освободилось.

– Когда? Когда это было, Донна?

– После лестницы. В музее, когда ты меня чуть не сбросил, отца своего от меня защищал и обещал убить. Я потом шла по переулку, и – знаешь? Я точно помню! Я проходила под лиственницей у выхода из музея – ну, под длинной веткой, это дерево ее высунуло и простерло над тротуаром, и я под ней шла. И в это мгновение – всего миг, меньше секунды, наверное, я поняла: люблю!

– Ты хочешь сказать, что полюбила меня, когда проходила под веткой?

– Ну да.

– Как странно!

– Да нет. Что тут странного. Странно другое. Еще по дороге домой из музея, уже после ветки, я решила тебя разыграть и придумала эту мистификацию с Marie de France. Пришлось писать стихи – и тут я поняла: могу! До этого я писала какие-то пошлости, но это была совершенная графомания, полная. А тут вдруг… Пришла любовь – и я поняла: могу! Ну, вот так все и получилось. Это любовь.