Книга Восход (повести и рассказы молодых писателей Средней Азии и Казахстана) - Шаршеналы Абдылбаев

верю. Дыни воровали. Ну, признайтесь, дедушка!

— Оставим эти разговоры.

— Нет, вы сознайтесь. Я ведь никому не расскажу, честное пионерское.

Дед морщится в улыбке, он явно смущен.

— Ладно, исповедуюсь. Все одно: на этом свете утаю, так на том придется признаваться… В год, когда мы корову сдали, почти два месяца не видели хлеба. И вот подошло новое зерно. Намолотили мы с напарником девять мешков с гаком, мешки в амбар отправили, а остаток между собой поделили, но два кило вышло. Потом кто-то председателю доложил. Вызвал он меня в контору, распекать стал. Говорит, люди на войне кровь проливают, жизнь за страну отдают, а мы тут, мол, вредительством занимаемся… Никто его самого не спрашивал, за чей счет все четыре года, когда в кишлаке куска холста не найти было, его жена и дочь в новое одевались…

Дед говорил спокойно, без всякой злобы, будто случилось все это очень давно и не с ним.

Мы вышли на большую дорогу — здесь арба могла проехать. Кишлак, значит, совсем близко. Дорога огибала сады — жалкие участки плодородной земли. Уже цвел миндаль, и в наступающих сумерках деревья, казалось, плыли в дыму.

— Лет пятнадцать назад тут вот, — дедушка показал на участок справа, — были одни камни. Я здесь все руки посбивал. Пока выровняешь да очистишь — имя свое забудешь. Видишь стенку-забор? — Участок был окружен полуразвалившейся оградой, сложенной из камней. — Землю я на осле привозил. А сколько навоза перетаскал! Где можно, рыл ямы и заполнял сеном.

— Это зачем?

— Перепреет — вот и удобрение… Эх, где то упорство? Нет теперь у молодежи прежней любви к земле. — Дед смотрит на участок, словно разглядывает на фотографии себя, молодого, и, бог знает, о чем он думает… — На самой каменистой половине посеял клевер, он только и дает земле плодородие. А на другой половине рос ячмень. Какой урожай получил!.. Теперь все заброшено, ни черта здесь не вырастает. Сколько труда пропало… Чтобы воду привести, я в скале арык бил, тутовник сажал…

Дедушка, если заговорит о земле, о заботах крестьянских, его не остановишь, слова не вставишь. Мне становится скучно, и я не слушаю, думаю о встрече с отцом.

Неожиданно из-за поворота показались двое всадников.

— Посторонись! — приказывает мне дед. — Сверни с дороги!

Мы поспешно сошли на обочину.

— Здравствуйте! — почтительно склонился дедушка.

Один из всадников, ехавший на красивом белом скакуне, придержал коня и спросил:

— Откуда едете? Чей это хлам? — Он говорил неразборчиво, будто его оса в язык ужалила. Шапка и воротник из коричневого каракуля отдавали в вечерних сумерках густым блеском. Можно было предположить, что всадник в этих краях лицо значительное. Второй всадник проехал дальше и поджидал спутника.

— Из города семью Негмана перевозим. Будут вам новые подданные, — дед употребил старинное слово. — Это сынок его, — и указал на меня.

Я хотел было поздороваться, но всадник не удостоил меня вниманием.

— Почему же он сам не поехал, а оторвал от работы тебя?

— Да какая мне сейчас работа, пахать вроде бы еще рановато… — Дед старался не смотреть в лицо всаднику. Мне было жалко его, таким я его еще не видел. Он стоял, как ученик, сбежавший с уроков и встретившийся с учителем. Совсем растерялся.

— Ишь, ты, пахать рановато… Шел бы помогать кузнецу. Плуги еще не готовы, сохи, бороны… Семена не очищены…

Дедушка, приложив руки к груди, кланялся:

— Сделаем, раис, сделаем. Все сделаем.

Он вел себя недостойно, унижался. Я едва выдерживал все это.

— Вот что, — отъехавший было всадник снова повернул коня. — Увидев офицерские сапоги Негмана, наш Джурабек тоже захотел такие. Ну, молодой, что поделаешь… Зачем теперь твоему сыну хромовые сапоги? И, понизив голос, добавил: — Отблагодарю…

— Сами ему об этом скажите, — как-то неопределенно ответил дед.

Всадник исчез, затих цокот копыт его белоснежного скакуна.

— Дедушка, ведь это дядя Хушвахт! — пораженный, воскликнул я. — Он не узнал меня?

— Прошли те времена, когда он был дядей Хушвахтом. Теперь он раис — голова… Ну, ничего. Пусть он попробует поговорить так с твоим отцом. Тот ему ответит… — дедушка еще что-то ворчал себе под нос.

Мы погнали ослов и вскоре вошли в кишлак.

Я узнавал памятные мне места: сады за низкими оградами, тополя вдоль улочек, прячущиеся за деревьями кибитки и горы, подступившие к самому кишлаку. А вот родник… Все мне было знакомо, ничто здесь не изменилось. Но не было прежнего величия и той необыкновенности, о которых я не уставал рассказывать городским мальчишкам. И вершины гор казались теперь ниже, и тополя не такими стройными. Кажется, и люди, с которыми я потом встретился, чуточку стали другими.

Может быть, сказывались последствия трудных военных лет, а может, я повзрослел и научился видеть по-другому.

Авторизованный перевод Б.Пшеничного

МУХИДДИН ХОДЖАЕВ

Мухиддин Ходжаев известен в Таджикистане и за его пределами не только как автор многих рассказов и повестей, но и как кинодраматург. Вехами его творческого пути являются книги прозы "Вместо извинения", "Честный хлеб", "Знак любви", сценарии кинофильмов "Под пеплом огонь", Тайна предков" и другие произведения.

М. Ходжаев член СП СССР.

НЕ ТЕРЯЙ ЗВЕЗДУ

Рассказ

Прошел год, как Латофатбону выдала замуж свою третью дочь, и сейчас жила с мужем и младшим сыном. Ей повезло: все три зятя попались хорошие. Она относилась к ним как к сыновьям. Теперь Латофатбону подумывала женить младшего. Тогда она успокоилась бы: все исполнила…

И вдруг домой пришла Мехриджон — с чемоданом. Все удивились, потом решили, что она куда-то уезжает и зашла прощаться. Но оказалось, что поссорилась с мужем, забрала все необходимое и вернулась к родителям.

Первые два дня все молчали о происшедшем, на третий вечер мать с дочерью поговорили по душам.

— Разведусь, — сказала дочь.

— Так сразу?

— Я не буду больше с ним жить.

— Почему? Ты же вышла за него по любви.

— Слишком уж мать его сварлива. Вечно поучает: делай так, а не эдак.

— Ну и что же? Ты — молодая, она же прожила долгую жизнь. Терпи. Так делай, а эдак не делай.

— Терпи… Сколько можно? Надоели бесконечные наставления.

— А что говорит зять? — спросила Латофатбону.

— То же, что и вы. Говорит: ты образованная, она темная, неграмотная женщина. Постарайся ужиться с ней.

Он прав.

— А еще говорит, — продолжала Мехриджон, — запомни: мать меня растила, оберегала, поила, кормила… Из-за тебя я не брошу ее. Тогда, говорю в ответ, я разведусь с тобой. Как хочешь, ответил он. Я взяла чемодан и пришла к вам.

Латофатбону молчала. Почему,