Книга Дорога затмения - Челси Куинн Ярбро

— Давайте, — кивнул Сен-Жермен, хотя они и так уже не шли, а бежали. — Благодарю за предостережение, — сказал он через какое-то время. — Я ваш должник.

— Дело не в вас, а в Падмири, — отозвался, отдуваясь, поэт. — Я уже говорил вам об этом.

Он снова умолк и не проронил больше ни слова до тех пор, пока они через знакомую дверцу не вступили в зал для торжеств. Там Джаминуйя притиснул Сен-Жермена к стене.

— Будьте же осторожны, — зашептал он свирепо. — Сыщутся умники, что попытаются причинить ей зло через вас. Если такое случится, вы будете иметь дело со мной.

— Я это понял, — сказал Сен-Жермен самым серьезным тоном. — Еще раз благодарю вас за все.

Губы поэта вдруг растянулись в улыбке.

— Что бы вы там ни говорили о западных парках, — вскричал патетически он, — я утверждаю, что сада лучше, чем наш, в мире просто не существует!

— Тебе бы родиться садовником, а не поэтом! — благодушно съязвил вывернувшийся из толпы Судра Гюристар. — Я и сам ценю красоту нашего сада, но Джаминуйя просто молится на него!

— А я удивляюсь, почему ты не конюх, — парировал Джаминуйя. — Ты ведь заботишься только о лошадях! — Он поклонился и скорым шагом побежал через зал.

— Прекрасный человек, — с чувством произнес Гюристар. — И весьма одаренный.

— Я не знаком с его сочинениями, — вежливо сказал Сен-Жермен. — Ваша поэзия для меня — сплошная загадка. Тонкости, как правило, ускользают от моего восприятия, хотя формальные достижения подчас приводят в восторг.

Гюристар попытался ответить столь же любезно:

— Я передам Джаминуйе твою похвалу. Вижу, твои познания и вправду обширны, раз они позволяют тебе разбираться в столь сложных вещах.

— Ну, не в таких уж и сложных, — возразил Сен-Жермен. Полагая, что тема закрыта, он поклонился и направился к нише, где все еще лежал оставленный им инструмент.

— Минуточку, инородец. Нам нужно поговорить.

Удостоверившись, что к нему повернулись, Гюристар заложил руки за спину и, для внушительности привстав на носки, произнес:

— Ты недостаточно знаком с нашей жизнью, чтобы доподлинно разбираться, что в наших понятиях хорошо, а что — нет.

— Мне кажется, я это понимаю, — учтиво возразил Сен-Жермен. — Главное — не давать ввести себя в заблуждение.

Гюристар злобно ощерился, но тут же постарался придать себе доброжелательный вид.

— Сегодня к тебе подходил один мусульманин…

— Да. Его интересует алхимия, — с готовностью подсказал Сен-Жермен. Исподволь он изучал своего собеседника, и его выводы были не очень приятны. Перед ним стоял недалекий, самодовольный, завистливый и не привыкший сдерживать себя человек. — Он хотел, чтобы я с ним позанимался.

— Что ты ему ответил? — грубо спросил Гюристар и, осознав допущенную оплошность, попытался смягчить ее пояснением: — Видишь ли, мы беспокоимся о Падмири.

— Вот оно что. — Сен-Жермен осмотрел обшлага своих рукавов, отыскивая на них невидимые пылинки. — Я пока не решил, что ответить этому юноше. И не решу, пока не пойму, что им движет.

Только страх поставить под угрозу весь свой грандиозный замысел удержал Гюристара от взрыва. Он не осмелился даже выбраниться и ограничился лишь тем, что прошипел:

— Берегись, инородец. Берегись, ибо чаша терпения моего уже переполнилась. Придет час, и ты ответишь за каждое из твоих нечестивых деяний.

— Но в алхимии нет нечестивости, — с самым невинным видом возразил Сен-Жермен. — Иначе раджа никогда бы не поселил меня в доме своей сестры.

Гюристар задохнулся от гнева. Ловко, однако, подвешен язык у этого наглеца. Ничего-ничего, в скором будущем все переменится, но смерть инородца назвать скорой будет нельзя. Он скрипнул зубами.

— Говори-говори, Сен-Жермен. Не забывай лишь, что своей участи не избегнет никто.

— Я постараюсь это запомнить, — устало кивнул Сен-Жермен и, отвернувшись от начальника стражи, направился к облюбованной нише.

Но причудливый инструмент, видимо, тоже устал. Звуки, из него извлекаемые, походили на дребезжание. Сен-Жермен исследовал гриф, подкрутил колки, но ничего лучшего не добился. Он вздохнул, оттолкнул от себя капризную лютню и, удрученный необходимостью присоединиться к пирующим, побрел на поиски Джаминуйи. Возле колонн, поддерживавших потолочные своды, дорогу ему заступил делийский посол.

На лице дипломата цвела благожелательная улыбка.

— Почтенный, — сказал он, кланяясь, — если не ошибаюсь, вы не выказали желания поощрить тягу моего юного друга к одной из древнейших в этом мире наук.

— Это так, — сказал Сен-Жермен.

Ему не хотелось ни с кем говорить, ему хотелось быть рядом с Падмири, однако та, верная своим принципам, вежливо, но непреклонно отвергла приглашение брата приехать на торжество.

— Будет ли мне позволено ходатайствовать за него? — Дипломат вкрадчивым жестом указал на низенькую, стоящую неподалеку скамью.

Сен-Жермен покачал головой.

— Достойнейший Абшелам, приветствуя вашу настойчивость, я вынужден все-таки заявить, что никакие ваши рекомендации или посулы не подвигнут меня на такой шаг, пока я лично не удостоверюсь, умеет он управляться с лабораторным оборудованием или нет.

Взгляд мусульманина сделался опечаленным, хотя улыбка по-прежнему не сходила с его лица.

— Ценю ваше прямодушие, Сен-Жермен, однако не будьте же столь непреклонны. Каждый из нас имеет свой нрав, но благоразумен лишь тот, кто покоряется воле Аллаха. — Посол приложил к груди руку, чуть оттопыривая средний палец, на котором сверкал огромный алмаз.

— Менее всего мне хотелось бы показаться вам своенравным, — поклонился в ответ Сен-Жермен и пошел вдоль колонн.

В потоке, внезапно его подхватившем, угадывалось слишком много подводных течений. Водоворот, образованный ими, мог стать гибельным для зазевавшегося пловца.

В тыльной части огромного зала также имелось несколько ниш с окнами, выходящими в сад, низенькими диванчиками и маленькими жаровнями, в которых медленно тлели благовонные палочки. Расположившись в одном из этих укрытий, назначенных для отдохновения и приватных бесед, Сен-Жермен велел рабу развести в настенных плошках огонь и подтянул к себе стоявший на полу сундучок. Там обнаружилось несколько потемневших от времени свитков. Раб вскоре ушел, задернув за собой занавеску, и Сен-Жермен погрузился в чтение. Освещение, собственно, было ему и не нужно, однако он не хотел, чтобы какая-нибудь любовная парочка подняла шум, наткнувшись на него в темноте.

Минула полночь. Он поднял голову. От неразборчивых строчек рябило в глазах. На стене, чуть потрескивая, догорал последний светильник. Соседние ниши давно опустели, но в двух-трех дальних еще шла возня. Сен-Жермен уложил свитки на место и вновь привалился к стене. Перед его мысленным взором закружились воспоминания: Афины, окропленные легким весенним дождем, Парфенон, блеклые непросохшие фрески… Ниневия, ночное моление, колокольный трезвон… Не спать, не спать: сон оскорбляет богов! Долгое-долгое, бесконечное бдение… Рим, окровавленные тела на песке. Это его друзья, а сам он в темнице. Крысы, руки Оливии на плечах, камни, падающие один за другим в глубину ее склепа… Храм Имхотепа, умирающий мальчик… Тунис, опустошенный чумой, у мертвых синие лица… Все это вдруг завертелось и сдвинулось в сторону, уступая место единственному бесконечно дорогому лицу, искаженному предсмертной гримасой. Тьен Чи-Ю! Боль утраты пронзила его. Рыдать он не мог, но душа его корчилась в муках. Сен-Жермен встал с дивана, потряс головой, потом подошел к окну и долго стоял там, вцепившись в оконную раму. Решено: с рассветом он покинет дворец и вернется к Падмири. Слишком много тоски пробуждает в нем праздная суета, и слишком далеко от него та, что могла бы его утешить.