Книга Древнерусская игра. Украшения строптивых - Арсений Миронов

— Все, заткнись. Я поняла. — Голос грустный и холодный. — Это очередная афера. Ты вызвал меня, потому что снова нужно кого-то обмануть.

Минута молчания: я беззвучно таращусь и хлопаю ртом, Метанка злобно кусает губки.

— Опять понадобился специалист по охмуряжу, да? Без меня нельзя обойтись? Ты очень умненькая сволочь, Мстислав. Теперь ты думаешь… ты привязал меня крепче, чем волшебным пояском?

— Ластень… ласточка моя, ты не понимаешь… Тебя ждет папенька! Настоящий папенька, родненький!

— Стало быть, новая роль. Любящей дочери, да?

— Мать, ты че, с дуба рухнула? — Я нахмурился. — Ты че, в натуре, не понимаешь: надо вернуться к отцу. К безутешному, между прочим! Кстати, твой папа — не какой-нибудь бомж или холоп, а очень богатый дядька. Сам Катома, властовский посадник!

— Ага. Посадник. — Наглая девка фыркнула и устало закатила глазки. — Ну разумеется, я его дочка, это бесспорно. Слушай, а почему ты не выбрал жертвой английскую королеву? Давай лучше я буду внучка английской королевы, а? Или правнучка Билла Клинтона? Незаконнорожденная, от Мони Левинской? Так интереснее: замах на большие бабки!

— Да какие бабки, о чем ты! — Я не сдержал улыбки. Кажется, медовая дурочка не верит своему счастью. — Я просто желаю блага — тебе и посаднику Катоме. Он такой классный мен! И такой несчастный…

— Верю-верю, — кивнула зеленоглазая стерва, не переставая гримасничать. — Одного не пойму: какие ты за это получишь бонусы? Должность в администрации? Акции властовской ушкуестроительной верфи? Давай раскрывай карты. Не надо вешать маленькой девочке квашню на уши…

Она разъярялась прямо на глазах, как вынутый из стакана кипятильник. Травянисто-зеленые глаза сухо прожелтели, приближаясь по цвету к мутному хаки. Щечки в свою очередь воинственно разрозовелись.

— Невольницу себе нашел, да? Рабыню? Думаешь, я теперь за твои серые глаза буду на халяву пахать, добрых людей на бабки разводить? Подленькая разбойная тварь! Я тебе кто — робот механический? Кукла заводная, да? Электроник с кнопкой на спине?

Ой. Дело пахнет длинными когтями. Кажется, киска готовится к прыжку. На всякий случай я снова попятился к двери… Поздно!

— За живую меня не считаешь! — визгнула Метанка — и прыгнула. Йошкина кошка! Скакнула, как мелкая льветка-леопардица — через всю комнату кинулась, не поленилась. И поцарапала.

— Ты че, мать? — поразился я, разглядывая покоцанную руку.

— За живую не считаешь! — крикнула Метанка уже тише (глаза заметно потемнели). — Очень больно, да? Впрочем, так тебе и надо. — Взяла себя в руки; снова села на кровать. — Хам. И подлец. Вот!

— Какая же ты, в сущности, бездушная и злая девчонка, — поразился я, вылизывая царапину на запястье. — Сколько я страдал ради тебя! Сколько мучился! Писал тебе письма, потом рвал и выкидывал… снова писал, рвал, снова выкидывал, мучился, опять выкидывал, опять рвал, опохмелялся, опять мучился и снова рвал… а ты меня подлецом, да? Нет у тебя сердца!

— Славик! — Она подскочила как ужаленная. — Не издевайся, ну пожалуйста! Ну — нет сердца, и что? Подумаешь! Для полуденицы это нормально… Зато у меня глаза зеленые. И грудь красивая. А про сердце — не надо, прошу тебя. Мне неприятно.

— Так, — спокойно сказал я. — Иди сюда. Вскочила и подбежала.

— Глаза закрой, — посоветовал я и приложил руку туда, где, по моим расчетам, у девушек должно быть сердце.

— Не дыши так громко, — сказал я через некоторое время. — Мне ничего не слышно.

— Тэк. Все в порядке: сердце имеется, — заявил я минут через пять, когда мы перестали целоваться. — Поэтому не ври, что ты не живая. Собирай вещи и возвращайся в отчий дом, к папеньке. Поняла?

— Ты так ничего и не понял, — грустно заметила Метанка, доедая восьмую порцию меда. — Я не могу быть его дочкой.

— Короче, слушай сюда, дитя мое! — Я начинал сердиться. — Жил-был боярин Катома и женушка его Ведуница, то бишь Дуня. И пошел молодой Катомушка на охоту. Ходил-ходил парень со своим пампганом и вконец притомился. Лыжи затупились, бензин на исходе, смотрит — ура: деревенька меж бамбука виднеется. Заходит в деревеньку — а она вся заброшенная! И колодец посреди двора. Ну, вздумалось балбесу молодому чисто воды попить, наклонился он, а оттуда…

— Знаю-знаю, — вздохнула Метанка. — Из колодца рука — хвать его за бороду! И не отпускает.

— Совершенно верно, — похвалил я. — А все почему? Потому что бриться нужно каждый день. Тогда проблем не будет. Но — Катома был глупый, и была у него борода. А рука и говорит: «Hey, what’s up bro?»[66]Катома в ответ: извините, мол, не понял вас, повторите, пожалуйста. А ручища в ответ: «Oh уо та fa! Whatta hell U dun’ in a’ neibahud, U white trash?»[67]

Бедный Катома растерялся: да вот не обессудьте, дескать, мимо шел, заблудился, хотел водицы испить.

— Ага, — перебила Метанка. — А рука ему: хочешь типа жить — отпущу. Только с уговором: отдашь мне то, что у тебя дома есть, а ты об том не ведаешь. Знакомый хинт. Так дело было?

— Точно-точно. Короче, глупый Катома в мозгах прикинул: чего у него такое дома имеется, о чем он не знает? Ну думает: небось фигня какая-нибудь. Типа кто-то из гостей зажигалку за диван уронил или жена полтинник тайком заначила. «Лады, — говорит, — согласен». Ну, рука его и отпустила. А потом приходит Катома домой — а у него беременная супруга красавицей дочкой разродиться успела. Три шестьсот, глаза былененькие. Пока он по лесу шлялся. Такие дела. Все радуются, а Катома мрачный, как памятник Пушкину. Вот. Дочка росла себе, росла, доросла до пяти лет и превратилась в писаную такую фотомодель в бантиках и белых гольфиках. Ну вот. Пошла с нянькой в сад типа бабочек для гербария подналовить, солнечную ванну принять. Вдруг — гром, визг, хохот! Телохранители с доберманами прибежали: нянька посиневшая в смородине валяется, а посадниковой дочки вообще нету. В принципе. Кстати, с тех пор Катома бороды не носит.

— Как звали девочку? — еле слышно спросила Метанка, глядя в сторону.

— Не успели назвать, в том-то и дело! Маленькая была… Разве не знаешь, что у сребрян девочкам имя лет в двенадцать дают? Мамки да няньки ее то «цыпочкой», то «кисонькой» звали, а официально ребенок оставался безымянным. Во всяком случае, так говорит Катома. Этот Катома мне еще много чего наговорил: глаза, дескать, имелись чрезвычайно зеленые, как у матери. И волосики белобрысенькие. Улавливаешь мыслю?

— Послушай, скотина. Если ты сейчас врешь…

— Не вру, дура.

Я раздраженно сломал самодельную зубочистку:

— Ты ж вся в матушку, в покойницу Ведуницу! Если хочешь знать, супруга Катомы была знаменита в народе вовсе не пирогами и даже не золотыми руками. Догадываешься, за какие достоинства посадник Дубовая Шапка выбрал в жены именно ее? Из четырехсот невест-конкуренток?