Книга Последнее звено - Виталий Каплан

А соглашаться, умирать – лучше? Жизнь – это всегда хоть какой-то, хоть малюсенький шанс. А смерть – отсутствие всех шансов. Даже если б я знал, что всех спас, – мне-то что с того, я и не узнаю о том, буду лежать синий и холодный. Ну да, вот такая я скотина, не Александр Матросов, уж извините. Мне не надо мир спасать, мне надо домой, к родителям, к друзьям, к «Бивням мамонта» и компьютерам… ко всему, что я люблю.

– Андрей, – напомнил о себе Фролов. – Вот ты был холопом этого выродка Лыбина… Да, мы потом навели справки, я все знаю. И ты спас того мальчика… убив человека… Нет-нет, погоди, я совершенно согласен, мразь ничего иного и не заслуживала. Но когда ты это совершал… ты же не мог не понимать, чем оно обернется. Ты же не знал о нас, не знал, что у тебя тут есть защитники. Ты задумывался, что ждало бы на твоем месте обычного холопа, убившего своего господина? Смертной казни в княжестве давно уже нет… но медленная смерть в крысином порубе ничуть не лучше быстрой на плахе. И все-таки ты рискнул. Ради спасения одной жизни. Почему же ты не хочешь спасти миллионы? Или в тот раз ты исчерпал все свои запасы милосердия?

– Да потому что Алешку там реально утопить могли! – заорал я. – А у вас всякая заумь про души и цепи. Ну не верю я во все это, не верю! Я понимаю, что вы не врете, вы сами верите, но я – не вы. Почему я должен подыгрывать вашим предрассудкам? Вы просто больные все на голову, у вас мозги набекрень. А я всю жизнь знал, что человек умирает, и это навсегда. Плюньте вы на всю эту чушь – никто ни в каких шарах не возрождается, нет никаких переселений души, нет никаких «иных сфер бытия». Это ж невозможно доказать, понимаете? А чего нельзя доказать, того не существует.

– Любовь существует? – перебил меня Фролов.

– Что? Любовь… Ну факт, существует.

– А доказать нельзя… Ох, Андрей, сложное это дело, объяснять слепому, какого цвета небо. Ты просто не считай нас глупее себя. Не считай свой ум той единственно правильной линейкой, которой все молено измерить…

– Ну да, буду я с вами спорить… Вы завкафедрой, вы кого угодно завалите. Но умирать-то не вам, а мне!

– Мне тоже, – спокойно возразил Фролов.

– Ну-ну, лет через пятьдесят – оно конечно…

– Нет, Андрей. Скоро. Если ты согласишься… И я, и все здесь собравшиеся… Наши души обретут способность вырваться из цепи. И тогда над каждым из нас можно будет совершить такой же ритуал. Каждый даст свободу десяткам, сотням… И круг спасенных будет расширяться… Человек, осознавший, что высшая ценность лежит не здесь, что она выше, – ткнул он пальцем в куполообразный потолок, – не станет цепляться за лишние годы. Он умрет – ради других. Но он не весь умрет, душа его будет жить – там, в тех слоях, о которых мы не имеем и понятия.

– Вот вы понятия не имеете, а хотите рискнуть. – Ноги затекли, и я, плюнув на условности, плюхнулся задом на пол. Да, это невоспитанность, совершенно согласен. А зачем соблюдать приличия, когда тебя хотят убить? Особенно – ради высших целей? – А вдруг там ад, эта, как ее… геенна? Вдруг там вы будете вечно мучиться? Гореть в огне, на сковородках жариться, и все такое… С чего вы взяли, что там вам будет шоколадом намазано?

– Не знаю, что такое шоколад, – усмехнулся Фролов, – но вопрос ты задал правильный. Все мы об этом думали. И пришли к выводу, что нет ничего хуже бесконечного кружения по шарам. Как бы ни было там, вверху, – но пока мы остаемся здесь, это пустые страхи. А когда окажемся там… вот только там твои опасения имели бы вес. А здесь они – просто слова.

– Слушайте, – пришла мне в голову очередная уловка, – а зачем вообще все это? – указал я рукой на мраморный круг. – Раз цепь шаров конечна и наш шар – последний, значит, рано или поздно все туда попадут и после смерти уже полетят туда, куда вы хотите. Ну обождите вы немножко… Меня-то убивать зачем?

– Цепь – это только образ, – возразил Арсений. – На самом деле вот есть эти шары, и по каким законам движутся между ними души – неизвестно. Представь, что их даже всего три. Твой – и два обычных. Души могут бесконечно странствовать туда-сюда между обычными, никогда не попав в твой. Нет, понимаешь, нет никакой уверенности, что хоть через миллион перерождений мы попадем в последний шар.

– А откуда тогда уверенность, что я именно из последнего шара? – схватился я за очередную соломинку. – Вдруг мы тоже после смерти в другие шары попадаем, только мы такие темные, к нам дедушка Аринака не пришел, благородные истины в мешке не принес… и вы напрасно возлагаете на меня надежды… Где доказательства?

– Доказательств нет, – согласился Фролов, – но есть пророчество. И есть ты. Если ты прав – значит, не прав Антоний, не правы все мы, а вся истина – у Аринаки, и спасения нет. Значит, все бессмысленно. И заметь, это ведь тоже невозможно доказать. Значит, из двух недоказуемых вещей надо выбрать одну. И мы выбираем ту, что дает надежду. Выбираем не путь умственных уловок, а путь сердца.

– Ну да, путь прекрасный. Ради общего блага вытащить человека из его родного мира и замочить. А моего согласия спрашивали? Равно как и моих родных, – механически вылетело из меня.

– В пророчестве сказано: «против воли своей». Я понимаю, что лучше бы, конечно, найти тонкие подходы… Но Антоний увидел именно то, что увидел, и значит, все должно быть по пророчеству…

– Не хочу я умирать непонятно за что! – твердо заявил я, сидя на мраморном полу и снизу вверх глядя на Фролова. Остальные последники меня сейчас не интересовали.

– Значит, не умрешь, – вздохнул Фролов. – Значит, умрут другие.

– Например? – из остатков вежливости спросил я.

– Вот мы говорили о том, что будет с нами, если нас поймает Ученый Сыск, – терпеливо, как со старательным, но тупым двоечником, заговорил Арсений. – Нас не казнят и, видимо, даже не посадят в пожизненную темницу. Но, конечно, тех, кто занимает какие-то посты, немедленно оттуда снимут. Меня выкинут из панэписты… ладно… в конце концов, это все равно было прикрытием. Но вот есть среди наших людей такой Дмитрий Никифорович, высокопоставленный работник Ученого Сыска. Да мы о нем говорили, ты помнишь. Он, конечно, тоже вылетит оттуда как пробка. А значит, судьба твоего хорошего знакомого Акакия Акакиевича, или, по-ночному говоря, Буни, решаться будет без него.

Я, конечно, вспомнил седовласого Митю. Срисовал же меня, гад… Если бы не он, не стоял бы я тут… вернее, не сидел бы в двадцати сантиметрах от смерти. Просто тихо-мирно поехал бы в рабство к кочевникам… хоть и дерьмовая, а жизнь.

– А что может дядя Митя? – спросил я мрачно.

– Дядя Митя может добиться отправки на так называемое поселение, – объяснил Фролов. – То есть будет Буня жить в какой-нибудь глухой деревеньке в Костромской или Вологодской волости без права ее покидать. Но для этого нужно постараться. Буне грозят серьезные неприятности.

– То есть?

– Увы, он много чего наворотил в бытность вороном. И очень многих влиятельных людей сильно обидел… так сильно, что они, несмотря на необходимость держать линию ровной, жаждут крови. В общем, ему пока что грозит крысиный поруб. И только если Ученый Сыск нажмет на Уголовный Приказ и на Судебную Палату… я думаю, ты понимаешь, насколько это непросто. Но возможно.