Книга Сладкий лжец - Кристен Каллихан

он подарил мне его тихими поцелуями и медленными толчками.

И он снова разбил мне сердце. Ведь меня никогда так не любили. Никогда ко мне не прикасались так, словно я совершенно драгоценна и абсолютно необходима.

Я сжимала его в объятиях, пока он кончал в глубокой дрожи, которая прокатывалась по его телу. Люсьен крепко обнял меня, его дыхание стало прерывистым и теплым. Долгое время никто из нас не произносил ни слова, но когда он наконец заговорил, слова прозвучали прерывистым шепотом у моей щеки:

– Мне жаль, Эм. Мне так жаль.

Ему было жаль. Но он не изменил бы своего курса. И теперь я тоже не могла этого сделать.

Глава тридцать шестая

Люсьен

Все злились на меня.

Мами́ не смотрела мне в глаза. Через несколько дней после того, как я сказал, что возвращаюсь в хоккей, она взяла Тину и Сэла и отправилась в Париж, чтобы «отдохнуть и пройтись по магазинам».

Антон покачал головой и пробормотал что-то об идиотах. Мы не разговаривали несколько недель.

А теперь еще и Бромми. Он катался рядом со мной, его челюсть подрагивала, взгляд оставался твердым и сосредоточенным. Обычно он отпускал шуточки, ходил кругами, пока Рикман не говорил ему взять себя в руки.

Когда я присоединился к команде на ранней разминке в тренировочном лагере, в зале воцарилась такая тишина, что можно было запросто услышать, как падает булавка. Но большинство парней быстро собрались и поприветствовали меня с распростертыми объятиями. Я знал, что нахожусь там только на предварительной основе. Мы играли, слушая команды тренера, пока мой агент обсуждал все с руководством.

Технически у меня оставался один год контракта. Существовала целая куча юридических заморочек, но суть заключалась в том, что они могли или принять меня, или выкинуть. Я не думал об этом. Я снова стоял на льду хоккейной форме и чувствовал себя хорошо. По крайней мере, физически.

Я взглянул на надутого Бромми.

– Просто скажи все, что хочешь, и покончим с этим.

Бромми уставился на меня.

– Ладно. Это тупо. Жуть как тупо. Черт, Оз, я думал, ты все понимаешь.

Вверх по горлу пополз покалывающий жар.

– Я знаю, что делаю.

– Черта с два ты знаешь.

Он вырвался вперед, обменялся несколькими ударами с Линцем, затем остановился рядом с Хэпом у ворот, чтобы поболтать с ним о всякой ерунде. Мы ждали, когда Дилли, наш тренер по нападению, и его помощники объявят тренировки.

Я мрачно потребовал шайбу, и ассистент забросил ее. Игнорируя остальную часть поля, я занимался своим делом, прорабатывая шаблоны. Но скоро Бромми снова оказался рядом со мной.

– Что Эмма говорит обо всем этом?

Эмма. Одно только упоминание ее имени грозило вновь открыть рану в моем сердце.

Она не бросила меня. Это сделал я.

В течение двух недель мы делали вид, будто ничего не изменилось. С трудом держались подальше друг от друга. В этом было нечто почти безумное, в отчаянном желании подобраться как можно ближе и глубже и в то же время отстраниться. Она дерзила и дразнила меня, заставляла смеяться каждый день. Я кормил ее пирожными и выпечкой, наслаждаясь тем, как она стонет и поглощает их так же, как часто поглощала меня – с самозабвением и похотливым ликованием.

Но это была иллюзия, и мы оба это знали. Она разрушилась, как только Эмма отвезла меня в аэропорт.

– Я должен это сделать, – сказал я ей. – Не хочу провести остаток жизни, задаваясь вопросом: «А что, если?..»

– Знаю. – Ее взгляд казался мертвым, ее дух уже ускользал от меня.

– Это не прощание, Эм.

Ее губы задрожали. Но она не заплакала. Она не плакала с той ночи, когда я нашел ее свернувшейся калачиком на кровати. Ее улыбка выглядела хрупкой, чужой.

– Давай просто назовем это «пока мы снова не встретимся».

Это походило на смерть.

Мы по-прежнему разговаривали. Но звонки становились все реже. Я был в Вашингтоне, практиковался, меня сканировали, тыкали и подгоняли каждый день. Она осталась в Лос-Анджелесе, переехала в свой новый дом – тот идеальный дом с кухней, которую мне так хотелось опробовать, – и занималась собственными встречами и подготовкой к предстоящей роли.

Разозлившись на Бромми, я нахмурился.

– Не втягивай в это Эмму.

– Почему нет? Она ведь твоя девушка, так?

Мой кулак сжался.

– Отвали, Бром.

Он раздраженно хмыкнул, но мне было все равно.

Я скучал по ней. Скучал так, что порой оглядывался по сторонам, надеясь мельком увидеть ее широкую улыбку. Я скучал по ощущению ее тепла, свежему сладкому аромату ее кожи, звуку ее голоса.

Я тосковал по Эмме.

Такова хоккейная жизнь – ты часто бываешь вдали от тех, кого любишь. Каждый в команде справляется с подобной проблемой.

Я не хочу справляться. Я устал. Чертовски измотан.

В моем сознании без предупреждения вспыхнул образ кухни. Солнечный свет, поблескивающий на мраморных столешницах, аромат свежеиспеченного хлеба в воздухе и нежные красные розы, расставленные по краям от широко распахнутых окон.

Я вздрогнул, осознав, что это не кухня Мами́. Это кухня Эммы.

Кухня, которая могла бы стать и моей тоже. Обещание плескалось в ее глазах, как и вопрос, который она не задала. Ведь я бросил шайбу в стекло и разбил все вдребезги.

Хмыкнув, я покачал головой и сосредоточился на настоящем моменте. На своей мечте. На страсти.

– Я сделаю это, – сказал я Бромми. – Ты можешь быть частью этого или нет, но я вернулся.

Он оскалил зубы, почти рыча.

– Ты починил решетку радиатора, – заметил я.

Это заставило его замолчать, и он уставился на меня, будто я понятия не имел, о чем говорю.

– Да, Оззи. Я починил решетку радиатора. А знаешь почему? Потому что мой дантист сказал, что щель начнет сказываться на остальных моих зубах. Так что я поступил умно и исправил это.

– Тонко, Бром.

– Мне нравится так думать. – Бромми пристально посмотрел вниз, затем вздохнул. – Черт. Делай что хочешь, Люк. Как бы глупо это ни было. – Он взглянул на меня с кривой невеселой улыбкой. – Я люблю тебя как брата. Так что буду переживать о тебе как брат. Понял?

– Понял. – Я сжал свою клюшку. – Я тоже тебя люблю, большой гребаный медведь.

Раздались свистки, и мы приступили к делу.

И это было ужасно.

– Оз, вытащи голову из задницы! – крикнул Дилли, красный от напряжения.

Я пропустил три передачи, промахнулся с ударом. Моя техника ухудшилась. Очень сильно. Я поймал себя на мысли, что думаю о вкусовых сочетаниях, а не о прорывах. Каждый раз, когда я приближался