Книга Верь людям - Людмила Константиновна Татьяничева

врассыпную, кто куда. Смертин и Галиуллин подались в бетонщики, быстро отличились и стали сколачивать бригаду. Брали к себе только сильных, и то с испытательным сроком. Ленца в ком или трудовой азарт не отмечен постоянством — прогонят в три шеи. И такую могучую бригаду сковали, что поставили мировой рекорд на бетонировании. Дали в смену почти тысячу двести замесов. Озеро, целое озеро бетона! Слава на всю страну! Вот так здешний рабочий класс создавал, по существу, сам себя.

— Не преувеличиваешь, отец? Мне почему-то казалось, что как только начали создавать на Урале гигант металлургов, сюда хлынули потоки исконных рабочих.

— «Казалось»… Ты почитай воспоминания Смольянинова. В двадцать девятом году он приехал в Свердловск, назначенный начальником Магнитостроя. И сразу был огорошен фразой: «Людей нет». Имелось в виду и число рабочих, и особенно их умение, уровень сознания. Видать, не случайно называли тогда рабсилой всех, кто прибывал на уральские новостройки. И, наверно, хватил Смольянинов лиха с этой рабсилой, коль он чуть ли не с отчаянием вспоминает, что нехватка квалифицированных специалистов была трагедией Урала того времени.

Электрина скользила бы бесшумно, если бы не шелест колес. Нас обвеивало волглой предутренней свежестью.

Когда Антон поворачивал на проспект Металлургов, я увидел поверх Горного института отблеск вспышки, сразу залившей ярким светом простор улиц. Затем город вздрогнул от могучего взрыва. Это поднялся с космодрома межпланетный корабль.

— На астероид Гермес, — взволнованно промолвил Антон.

За поворотом мы перегнали прозрачно-зеленый пластмассовый электробус. Он следовал на почтительном расстоянии за юной парочкой, шедшей по тротуару в обнимку. Тем, что был без водителя и двигался с какой-то человеческой вкрадчивостью он показался мне разумным существом, хотя я и знал: что им управляет теледиспетчер.

Проспект Металлургов — гордость этой части города, построенной по проектам ленинградских зодчих в духе классической архитектуры прошлых веков, — плыл навстречу нам светлостенными домами, увенчанными башенками и балюстрадами. Сквозь листву карагачей и кленов, что бежали вдоль ограды, мелькали узорные украшения фонарей и серебристые вихры финиковых деревьев. Бульвар, которым мы любовались с Антоном из электрины, создавался несколько лет подряд в пятидесятые годы. Я вспомнил его разворошенным, неуютным, утыканным деревьями, похожими на ошпаренные метелки. И явственно представил шагающего по затверделым кучам земли агронома Врагова, высокого, грузного, пожилого человека. На благоустройство бульвара тогда отпускалось мало денег (слишком много нужд было у города в ту пору), и я догадывался, как тяжело переживает Врагов, что приходится сажать на проспекте не липы, не тополя, не яблони, а карагачи да клены. Теперь видно, каким он был искусником, агроном Врагов, что создал при средствах в обрез этот сдержанной красоты бульвар.

Когда мы пересекали улицу Горького, я показал Антону на дом, примыкающий к арке, мигнувшей справа своей широкой сумеречной прорезью.

— Там живет Николай Ильич Савичев.

Я не стал объяснять ему, кто такой Савичев, не однажды рассказывал парню об этом ветеране металлургического комбината.

Антон повернулся ко мне, ожидая, что я вспомню какой-нибудь случай, который расширит его представление не только о Савичеве, но и том времени, когда, он, Антон, был несмышленышем.

— Году примерно в пятьдесят девятом я спросил Николая Ильича, в чем он видит будущее доменного производства? Он, не задумываясь, ответил: «В отсутствии большого будущего. — И добавил: — Скоро инженеры создадут печи, в которых сразу будет происходить прямое восстановление железа И тогда передельный чугун не станет основным сырьем для мартенов. Кому нужно двухступенчатое производство стали? Металл прямого восстановления будет дешевле раза в три.

— Ну и как? В корень глядел мужик?

— В принципе — да. Печи прямого восстановления созданы. И домен уже никто не строит. Почему, сын, я вспомнил именно этот разговор с Николаем Ильичом? Да потому, что любовь к тому или иному делу ослепляет людей, и они подчас не видят заката своего дела. И, значит, не поспевают за стремительным бегом жизни. Кстати, сын, пожалуй, будет интересно и другое. Примерно в том же году я зашел на одну домну в дежурство Савичева. Озабоченный, он сидел в газовой будке. Домна была после капитального ремонта и новая автоматика только притиралась. Но в этот момент Савичев был озабочен другим: рабочие его бригады не могут подписаться на некоторые газеты и журналы. Тогда бумаги у нас в стране не хватало, и потому были ограничения на особо популярные издания. Таких газет было всего несколько, а вот журналов много: «Огонек», «Работница», «Вокруг света», «Крокодил», «Советский экран», «Мурзилка», «В защиту мира», «Техника — молодежи»… Далеко не все я перечислил.

На столе перед Савичевым лежал листок. Я заглянул в него. Перед каждой фамилией стояло пять-шесть названий газет и журналов. Здорово, черт возьми! Молодцы доменщики! С точки зрения сегодняшнего дня — ничего особенного, даже заурядно, а тогда это вызвало у меня истинную радость. И, наверно, потому, что вырос в бараках тринадцатого участка, где редко кто выписывал газеты, разве местную да «Правду», а ведь жили там тоже рабочие и в том числе доменщики-горновые, газовщики, водопроводчики, ковшовые. Но эти доменщики уже на много голов стали выше прежних. Вот что растрогало твоего отца.

Тут же, в газовой будке, слева от Савичева, сидел старший горновой Абрамов. Плечист, в суконной просоленной робе, войлочная в подпалинах шляпа на затылке, на лице графит и полосы копоти. Родом он был с Кировщины. («У нас леса и леса».) В Магнитогорск приехал в тот год, когда завершилась война с гитлеровской Германией. Окончил ремесленное училище. К тому дню, который припомнился мне, Абрамов уже был сам-шесть: жена, трое детей, мать. И жил в полуподвале. («Иногда лягушки заскакивают в квартиру».) Так вот, Абрамов надеялся подписаться чуть ли не на десять изданий: для себя, для жены, для детей. И тревожился, что не будет получать и половины желанных газет и журналов.

— Надо что-то придумать, — сказал Савичев. — Надо.

Приближалось время выпуска чугуна. Абрамов встал, надернул на лоб шляпу и вышел из газовой будки. А немного погодя и мы с Николаем Ильичом. Изголуба-белые лучи пробивались сквозь стекла фурменных глазков в легкую сутемь, скопившуюся в проходе, что вел к литейной канаве. Попеременно со вторым горновым Абрамов прочищал горло летки длиннющей стальной пикой. Их окатывало искрами и чугунными брызгами, да так, что дымилась спецовка. Велик риск ликовать летку — загоришься, а то и захлестнет металл за воротник. Впрочем, людей мужественных опасность только задорит. Прямо-таки затопило Абрамова огненной пургой, а он не робеет, прочищает летку. Оттуда фыркнуло пламенем метра в три. Он отбежал, волоча обсосанную и раскаленную докрасна жидким чугуном пику. С этого момента плавка ручьилась без задержки.