Книга Остров тысячи тайн: невероятная история жизни двух ученых на необитаемом острове - Джилберт Клинджел

напоминала о том, как оно волновалось днем.

Воспользовавшись коротким промежутком между сумерками и полной темнотой, когда на небе стали одна за другой появляться звезды, я разобрал водолазное снаряжение, положил шлем на планшир, присоединил шланг к воздушному насосу, закрепил спасательную веревку и присел, ожидая, когда ночь полностью вступит в свои права.

Вода из светло-голубой стала синевато-серой, потом темной и, наконец, непроницаемо черной. Берег, еще недавно отчетливо видимый, превратился в черную полоску, которая скорее угадывалась, чем различалась в неверном сиянии звезд. Луны не было и не ожидалось еще неделю – она пряталась на той стороне Земли. Я посмотрел на поверхность океана: абсолютная тьма. Опять защемило под ложечкой. Ведь я решил спуститься на дно и выяснить, что происходит в океане ночью. Оставалось только привести свой замысел в исполнение, но я колебался. Даже днем человек – явно чужеродное тело в подводном мире, и даже при полной видимости его часто охватывает чувство беспомощности. Что же тогда сказать о ночи, когда собственные глаза мало помогают ему, а кругозор ограничен глазницами водолазного шлема!

В последнюю минуту, проверяя свою готовность к спуску и собираясь с духом, я ощупал крепления моего фонаря. Это был обыкновенный прожектор в резиновом чехле с линзой, зацементированной в ободок, и устроенный таким образом, что его можно было включать и выключать на ощупь, не снимая чехла. Убедившись, что фонарь в полной исправности, я, уже не находя для себя никаких отговорок, дал последние инструкции своему помощнику негру. Что бы ни случилось, сказал я ему, пусть он не перестает накачивать воздух. Задержавшись на планшире, я успел услышать, как на берегу кричит петух, – неохотно, словно понимая, что час его утренней песни еще далек. Вдохнув принесенный с берега волною теплого воздуха запах жасмина и лаванды, я переступил через борт.

Холодная вода ожгла меня и заставила шевелиться проворнее; я выплыл на поверхность и нащупал в темноте планшир. Теперь, когда первый шаг был сделан, я уже не чувствовал страха, хотя мне все еще было не по себе. Нашарив спасательную веревку, я обмотал ее вокруг руки, затем еще раз удостоверился, что фонарь при мне, и тихо сказал своему помощнику, что я готов и можно надевать на меня шлем. С легким свистом воздух пошел по шлангу – насос действовал исправно. Слыша в ушах звон лопающихся пузырьков, я разжал руки и камнем пошел в бездну ночных океанских глубин.

Опустившись футов на двадцать, так что между мною и дном еще оставалось десять футов чернильно-черной воды, я слегка сжал веревку пальцами и приостановил спуск. В течение нескольких секунд меня раскачивало из стороны в сторону, слегка поворачивая. Затем я неподвижно застыл на месте. Сколько я ни вглядывался в ночь сквозь стекло шлема, я ничего не видел перед собой. Я висел в центре пустого пространства, где нет ни света, ни движения, – только свинцовая, непроницаемая тьма. Должно быть, таким выглядел мир в первый день творения. Чувство ужаса опять овладело мною. Легкая дрожь пробежала по телу, словно какое-то шестое чувство предупреждало о неизвестном и неожиданном, надвигающемся на меня из глубины океанской ночи. Но сколько я ни вертелся, вглядываясь во все стороны, я не видел ничего, кроме все той же совершенной пустоты. Мои нервы шалили.

Я снова вернулся в исходное положение и тут увидел нечто чудесное. Из мрака, наполнявшего водяную толщу, внезапно сверкнул крохотный огонек. Он горел какую-то долю секунды, достиг предельной яркости, подчеркиваемой царившим повсюду мраком, и угас. Это на протяжении нескольких секунд передо мной были вновь разыграны первые акты драмы сотворения мира – прелюдия ко всему тому, что последовало затем.

Мои глаза уже свыклись с темнотой, и я начал различать другие вспышки, крошечные взрывы, возникавшие совершенно внезапно и тотчас пропадавшие из виду. Я снял фонарь с крюка, на котором он висел, и, вытянув руку во всю длину, нажал кнопку. Длинный луч, яркий и белый, пронзил тьму и ушел вдаль. Но напрасно искал я тех, кто зажег эти огни, – их нигде не было видно. Вода содержала небольшое количество твердых частиц и больше ничего. Для водной среды это все равно что тонкая пыль для воздуха, которая становится заметной, попадая в сноп солнечного света.

Выключив фонарь, я дождался, пока мои глаза снова привыкли к темноте. Как и следовало ожидать, огоньки возникли опять, только на этот раз их было гораздо больше; на моей напряженной сетчатке мир отображался как галактика, полная мельчайших звезд, или космос бледных искр, разбрасываемых бенгальскими огнями, какие зажигаются на праздник Четвертого июля. Огоньки в воде были вспышками энергетических разрядов множества микроскопических живых существ. Их нельзя увидеть при естественном освещении, потому что они слишком малы, и они обнаруживают себя лишь благодаря выделяемой ими энергии.

Я снова зажег фонарь и повел им вокруг себя. Неуловимо нежной дневной голубизны не было и в помине. Вместо нее сверкал длинный желтый луч, со всех сторон ограниченный красноватой тьмой. Вода и сейчас оставалась кристально-прозрачной, и, куда бы ни проникал луч, я видел все, что в ней находилось. Запрокинув голову, я направил луч прожектора на поверхность океана. Она оказалась такой же непроницаемой, словно вылитой из металла, как обычно. Потом я осветил средний слой воды и не спеша довел луч до дна. Ослепительная вспышка, во много раз ярче света, даваемого электролампой, блеснула мне в ответ. Она длилась всего лишь секунду и угасла. Источник находился очень далеко. За первой вспышкой последовала другая, и еще, и еще, пока не засияла вся вода. Носители световых зарядов двигались, словно направляемые невидимыми гелиостатами. Это были уже не микроскопические взрывы, а большие вспышки разноцветного огня.

Огни подходили ближе, с быстротой молнии прорываясь через освещенное прожектором пространство; они вспыхивали и гасли, но неуклонно приближались, и наконец один из них остановился в нескольких дюймах от меня. Животное светилось по всей своей длине каким-то неземным, насыщенным ярко-лиловым светом. Присмотревшись, я узнал милую рыбку анчоус[84] длиной в три или четыре дюйма. Невозможно себе даже представить, что это светящееся диво употребляется для приготовления тошнотворной замазки, известной под названием анчоусного паштета. Но стоило бросить беглый взгляд на длинную, выдающуюся нижнюю челюсть рыбки, чтобы все сомнения рассеялись. Ни один опал не горит таким ярким огнем, а когда рыбка двинулась с места, лиловый цвет уступил место розовому и, наконец, серебристому.

Я никогда не забуду этого чудесного появления анчоусов. Вероятно, луч прожектора неотразимо привлек к себе всю стайку. Ту же притягательную силу