Книга Год - Александр Радов

Не все, конечно, такие что могут и хотят, это сказалось на ее личных делах. А подруга, что так вошла в жизнь, объяснив то и это («Называйте меня просто, но лучше полным, представляете, рисковали родители, давая такое имя при тогдашнем начальстве») – не одна, кто спорить начнет. И ведь сильно их жалели мы, идейные. Берегли от выговоров. Одна в себе, другой – на здоровье отжимания, не верили, делает, третий – добродушно глупым представляется. Пир закатили на пожарище родины, еще и кичатся – «не такие мы, ноги вытирать о коврики».

Главное, дома ничего не заметили бы. Мигом набегут, время не от, они там, может и ждут. Что придется, напомнят. Душу летящую выкрутят, почему то.

Или очень не права отчасти. Зачем нести такое в дом, бросить здесь, но ведь там повсюду оттиски. Эти двадцать минут стали адом. Представляла обеспокоенных домашних, но наверное не повезет, и на работе будут ругаться, не привлекая внимания. Сейчас не столь ценно, не стоимость чьей жизни.

Они действительно ее интуитивно ждали. Всегда ее очень переживала, когда опаздывала. Нельзя сказать, дорожила больше остальных, наверно даже меньше, и бывает корила себя в том, с чего начинала ее кликать междометиями, а потом еще больше – и чувства к ней самой, супротив непонятного инстинкта отторжения в отношении нее же – становились сильнее. И надо тому произойти – он в фаворитах, а она достойна антитезы! После новой женитьбы сама резко изменилась, стала избегать откровенных разговоров и вообще ушла. Так говорили, последняя не соглашалась. Мигом рухнуло. Государство, что обещало быть надежным подспорьем даже в быту, украло сбережения целых поколений! На них прохлаждаются непонятные герои нового дня, или те пришли на помощь, а сделанные сбережения, ведь намекают, кто разбирается, уплыли за океан, и народ так ничего и не принял достойно. Ничего сверх. Да не этот гримированный, могло ведь повернуться в нормальную сторону, ужели все один заговор? Не могли же наших, – купить враги? Где эта баламуть?

Очень нравился главе дома ее муж, – Картер. Очень вежливый предприниматель сразу стал важным предметом обихода, но сейчас, сама приползет, не успеет минутная стрелка добить час. Еще и жаркое не остынет излишне.

Не была ей близка, в общем, дочь. Иначе, Картер, пристойный человек. – Ее простой быт – старый красивый южный фаянс на сушилке в треть кухни и еще диванчик, вазочка с искусными цветками. Как вся наша жизнь, сказал однажды с похмелья хамски зазевавшийся поздний гость, отхлестала. Потом весело смеялись вместе. Хорошо было, не так чтобы вовсе давно. Неужели все, где там она?

В окно, между балконом и торцом дома, увидела вконец быстро, опять что ли на нервах? И где только, идти хорошим десять минут. Зашла в ванну и потерла зеркало – что-то не понравилось, спешила открывать.

– Чего долго? – та не слушая, быстро прошла в сторону кухни.

Она на самом углу обернулась и трогательно, словно в детстве – за что многое прощалось, сказала не взрослым ребенком – «переодеться».

И пусть, – подумала та в ответ, проходя кипятить чайник.

Достала предмет. Смыла краску, скорее кровь. Вытерла половой тряпкой, бережно завернула в оторванный ее кусок.

– Возьму твои штаны?

– Зачем, – та вышла из-за угла. – Почему без белья?

– Очень, знаешь, жарко в этих джинсах, а Кимберли говорит, надо выглядеть на тысячу. – А снова также печально улыбнулась, но эффект уже прошел – в глазах она отчетливо усмехнулась. Впрочем, надо говорить, смеялась, сказала бы та, но вместо поморщившись, дурость и только, просто кивнула в комнату, и быстренько побежала одевать, можно, те штаны.

Отмечала все, что происходит, выносила свободное суждение. Та вначале думала, трогательно, на самом, знала – задумалась. В такие моменты всегда вспоминала своего, встречая на этот раз загодя, ни на кого не глядя – а пришли все! Как дружно жили! И на. А беднягу ее недавно чуть не ограбили двое, оскорбляли – мы, вопили, националисты. В стране победившей мировой империализм! Без шуток. А с ней что говорить. Ей все про цены на технику, ее зарубежную историю! Кому ты сейчас нужна со своим Гольбахом. Еще и своего запустила совсем.

За третье поколение была спокойна. Поживет, что теперь увидит! И чего не посмотрит. Голод. Войны. Немного лишь, не тут.

Она человек. Знает жизнь. Вот новые, – жаль. Такие у нас росли красивые, умные, честные, но изменилось с приходом к власти этих. Вот кого этих? Почему все разрушилось? Хорошо жили. Дружно, весело. Была цель у каждого. Перегибы. Посмотрим, куда тут перегнет. Или уже не увидеть мне.

– Ты чего вообще? – что ты, разве можно так говорить. Всем хорошо, приедается. А кое-чего хочется, часто в не готовых чувствах. Или все ерунда, что читала вчера. А надо спешить.

– Зайду через минут сорок, ждут, чая. Не думай ничего смотри!

– Чего начинаешь!

– Честно. Вообще веселиться будешь, правда помнишь, на юге?

– Спасибо. Ненадолго?

Позвонили. Побледнела и хрустнула пальцами. Та приятно спешила: кто? интересно!

Что там он, после вчерашнего, села за стол и налила в пиалу пить. Смотрела в окно, расслабляя черты. Все дворы просматриваются, стукачи не дремлют. Знала. Одни и те же барражируют граждане. Захочет – потому что пугающее тело вчерашнее, обычного человека ощущения – предпочитала на внутренних резервах, или у этих приобрести, хороших. Всего на четыре года, а звал так, что лучше вспомнить после. А что такое вчера, для тех, кто знает будущее? В детстве, беззаботном светлом советском, так было. Пели птицы. Яблоки наливались. Все могло и присниться, точно порхание ее молодой при заправке. У нее пеленговали достаточно сильные мнения. Взгляды – не смелые, но с потаенной пленительностью. Одеть ей стилизованную накидку и – мечтал он. Но тут Союз распался, вся семья перебралась в Европу. А не на Мэн? Этого завязавшиеся отношения не могли пережить. Через пять приезжали стыдить, что был тем, кто помешал поступательному развитию бизнеса! Будто о лакомом, не гнетущем, таком в хорошем смысле слова, лучшем ощущении от своей, точно от раскрутки через профессию. Споро понял, нынешняя ни о чем (таком не думая), и год от года отдалились окружающие. Занимался то тем, а то не тем, правда, бывает, сверх позволенного на дню, отринув все и всех, для лучшего отношения. И ведь ни разу не спросила «товарищ» – зачем так пьешь? Нужно ли объяснять про него. Разве сам, от забвения погрузился в бесконечность обвинения от вины; проходя мимо культурных заведений, когда навстречу проходили две, три вполне современные. Пойди. Сказала не злобясь, словно отвечая. Точно знала, воспринимает совокупно это ханжеством он, нормально. На все ведется – не ведомый. Можно только поманить, – да кому нужен! Знала про беседы с себе подобными, не мало смотрелась через вагоны. Она – для всех лучший друг. Воротить, наверстывать. А откупаться принудят? Пришлют кого? Сейчас легко уволят, проходит по следующим эпизодам. Та-то известно не просто, новый совладелец. Что наперед ней исполняет, сказала, уволит, не станешь вести подобающе. Вот и пей терпкий кофе с не своим. Вторая опытнее, видно на службе была, не из последних, работала не на государство, но примерно. В вязи с правительством. Они везде. Думаешь, твои мыслительные акты действительны из-за тебя, нет – условные они не посчитали нужным, что ты не будешь против них, получить пригласительный билет на грядущие аттракционы. Он был тогда для множества примером. При Советах на улице все с ним здоровались. А половине района вторые заказы, кто помог. Несколько тысяч единичных случаев – теперь старшие так, помладше и не слыхали, показывают. Куранты, нравы – люди могут объяснять что угодно, но совершенно непонятно, зачем тогда связалась. Разве нормален. Сейчас бы просто позвонила со спальни, приехал надежный человек. К тому прибавил привычку говорить, что меньше нужно. После торжественного открытия третьего отделения подошел сильно не интересный, но вполне привлекательный, и весело задал вопрос – а ведь ваш мне родня. Послышалось, без вас ни дня. Нет, он журналист, специализируется на технических событиях. – Схватил по талии и ясно сказал – да ты ананас цветущий просто, но я финиковое дерево в расцвете, он твой, и поверь, знаю, надо всегда говорить легкую правду. Да я на его вечеринке, вдвоем, а он напился домашнего, и в боковую на гостевом. В комнату кто-то вошел, она сколь можно непринужденнее обернулась неженкой. Вот где.