Книга Студентка с обложки - Робин Хейзелвуд

— Так нечестно! — говорю я, вспоминая, сколько раз ходила по магазинам, пытаясь повторить улыбку девушки с обложки. Неудивительно, что ничего не получалось. Я бросаю журнал на полку. — Обманная реклама!

Я смотрю, как Винсент работает над губами Терезы. Сначала он точит светло-красный карандаш. Потом, аккуратно увеличив контур верхней губы, начиная с середины, перебирает целую батарею баночек из-под витаминов с днями недели. Баночки до краев заполнены не менее важным компонентом — помадой. Винсент находит красную серию и смешивает на ладони «вторник», «пятницу» и немного «субботы».

— Слушайте! — Я пытаюсь перекричать фен Лауры и показываю на баночку. — Как вы туда запихнули помаду?

— Поставил в микроволновку! — кричит в ответ Винсент. — Вырежи помаду из футляра и расплавь — только держи всего пару секунд.

— А то взорвется! — вставляет Тереза, которая решила, что можно опять побросаться конфетами.

Айяна берет розового желатинового медведя и кидает себе в рот. Винсент настроен менее благосклонно.

— Слушай сюда, Тереза. Я крашу тебе губы — ГУБЫ! — сиди ровно!

Тереза сдувается, как проколотый пляжный мяч.

— Ай, ну тебя, Винс…

— Хватит!

Похоже, сейчас не время для вопросов. Я смотрю молча. Винсент берет помадную кисточку и красит губы до самого контура, так что карандашная черта практически исчезает. Потом заполняет впадинку губы красным на тон светлее, чтобы губы казались более полными и сочными. То отойдет, то подправит, то отойдет, то подправит… Наконец он промакивает губы салфеткой и чуть припудривает рассыпчатой пудрой.

— Вуаля! Совершенство!

Тереза сияюще улыбается своему отражению в зеркале:

— Чудесно! Спасибо, радость моя!

…И тут происходит неожиданное. Губы Терезы ярко отпечатываются у Винсента на щеке. Рука Винсента ударяет Терезу по лицу.

Лаура роняет фен. Я роняю «Вог». Айяна ахает.

— Ты испортила двадцать минут труда! — кричит Винсент.

Тереза смотрит на него, как ребенок, который упал и теперь не знает, смеяться или плакать.

— О боже, только без слез! БЕЗ СЛЕЗ! Глаза испортишь!

— Вот, возьми. — Айяна протягивает салфетку. — Промокни еще раз, и все будет нормально.

Глаза Терезы засияли. А могла и заплакать.

Является Морис.

— Народ, вы что?! Почему никто не готов?

Айяна встает и выходит вперед.

— Я готова. Что надевать?

Здесь я учусь, еще и наблюдая, как; работают другие девушки. В перерывах между моими фотосессиями я надеваю халат, сажусь на белый диван и превращаюсь в зрителя. У каждой модели свой ярко выраженный стиль. Айяна идет к площадке устало, словно до сих пор не поняла, что приехала в Америку и снимается для каталога. Однако стоит ей повернуться к объективу лицом, она меняется. Становится выше и тоньше, превращается в элегантную линию на фоне белой стены. Она грациозно и точно двигается, покачиваясь, словно нарцисс жонкиль на ветерке.

Тереза совсем другая. Абсолютно. Затянутая в черное кожаное бюстье и узенькую юбку, в туфлях на высоченных каблуках (в этом году Санта-Клаус явно фанатеет по коже), она катапультируется на платформу одним прыжком. А потом скачет не переставая, легко и… шумно: не просто улыбается, а еще визжит, пищит или хохочет.

— Чудно, Тереза! Чудно! — кричит Конрад. Тереза принимает очередную идеальную позу и сияет. Фотограф управляет и Терезой, и Айяной, но по-другому. — Повыше! Пониже! Ползком!

Это уже не указания, а условные знаки, которые девушки, в отличие от меня, знают и прекрасно умеют исполнять.

Я подхожу к Лауре, которая запыхалась не меньше Терезы, потому что постоянно вынуждена поправлять разметавшиеся локоны модели.

— Она как пружинка! — шепчу я.

Лаура пожимает плечами.

— Кокаин всегда веселит.

Без пяти пять я без сил плюхаюсь на стул. Все съемки по плану закончены, всего пятнадцать (как я потом узнала, это много — Конрад работает быстро). Я участвовала в шести сессиях: трех одиночных, двух двойных и одной тройной — и устала как черт. Причем не физически, хотя это тоже есть, — принимать позы сложнее, чем я думала, — а психологически. Весь день я была как на иголках: наблюдала, слушала, старалась не путаться под ногами. И это еще не конец.

— Поедешь сейчас в «Нейманс», купишь все по списку Винсента, — приказывает Фроуки. — Дома смоешь пол-лица и будешь краситься, пока не получится, как надо.

Я переодеваюсь, несу книжку квитанций к свободному столу и начинаю заполнять, сколько часов я отработала.

Меня хлопает по спине холодная рука.

Я вздрагиваю.

— Что ты делаешь?

— Заполняю квитанцию.

Фроуки хмуро переспрашивает:

— Что-что?

Я неразборчиво сказала? Откашливаюсь.

— Заполняю квитанцию… — показываю ей, — …за сегодня.

Лицо Фроуки становится еще более хищным.

— Разве Луи тебе не сказал? Твоя сегодняшняя зарплата переходит к Винсенту за обучение. — Она выдвигает подбородок вперед. — Ведь мы выписали его из Нью-Йорка!

Я смотрю в квитанцию и пытаюсь сообразить, что же это такое. Да, я новичок, но даже в захолустном Милуоки я зарабатываю семьсот двадцать долларов в день. Неужели мне не собираются ничего платить?

Холодная рука ущипнула меня за бок.

— И сбрось этот щенячий жир!

В первый день я столкнулась сразу со всем: с наркотиками, диетами, придирками к мельчайшим недостаткам. В меня тыкали пальцем, щипали, кому-то дали пощечину. Но все это за долгую дорогу домой растворяется. Бесследно исчезает. Остаются лишь два образа: Айяна и Тереза, танцующие на фоне белой-белой стены. Грациозные. Прекрасные…

— Я так тоже могу, — шепчу я дороге. — Я научусь!

Глава 3
СЫВОРОТКА

— Ш-ш-ш! Тише!

Мама, осторожно ступая, идет по набережной и несет торт, горящие свечи придают всему некую торжественность, хотя торт слегка кособок. У края стола для пикника она останавливается, бросает взгляд на других хористов, размыкает губы и заводит:

— Наша Янки Дудль-герл,

Эм у нас настоящая янки,

Нашего дяди Боба племяшка,

Пятого июля родилась…

Я улыбаюсь, глядя в стол. Потом поднимаю глаза на мать, отца, Томми и Кристину. Мы собрались всей компанией, чтобы отметить мой день рождения, как отмечали его последние десять лет. С тех самых пор, как родители устали от городской жизни и переехали из Милуоки к озеру Балзам, Висконсин, и к восьми тысячам тремстам семи жителям поселка Балзам (в десяти минутах от Окономовока, в тридцати пяти минутах от Милуоки и в двух часах езды от Чикаго) добавилось еще четверо.