Книга Его апатия - Чингиз Абдуллаев

— Убить трех человек, чтобы затем прокутить все заполученныеденьги? Не слишком ли примитивно?

— Не слишком. У меня было дело, когда внук зарезал собственнуюбабушку, чтобы взять у нее деньги на мотоцикл. Вы, очевидно, не вели дел натаком примитивном бытовом уровне. Извините меня, господин Дронго, но сподобными случаями мы сталкиваемся достаточно часто.

— Что еще? — печально спросил Дронго.

— Ничего. Если не считать того неприятного факта, что моегоподзащитного два раза избили. Сначала в Махачкале, потом у нас, в Ростове.Уголовный мир не прощает таких преступлений. У всех есть жены, дети, даже умногих воров в законе. Хорошо еще, что его не обвиняют в изнасиловании. Иначеон наверняка не дожил бы до суда. Вы знаете, как охраняли в тюрьме Чикатило? Даего там просто разорвали бы на куски! Законы уголовного мира очень жестокие. Тыможешь убивать и грабить, но только не насиловать и убивать детей. Такиепреступления не прощаются. Извините, что говорю вам об этом. Надеюсь, вы нестанете передавать содержание нашего разговора сестре Нагиева.

— Мне все это известно, — кивнул Дронго. — Значит, высчитаете, что никаких шансов нет?

— Почти никаких, — честно признался Голиков. — Я, конечно,попытаюсь что-то сделать. Неясно, куда делись деньги и почему Нагиев выбросилпистолет с отпечатками своих пальцев рядом с домом. Действительно, он же могхотя бы протереть оружие. В общем, какие-то зацепки у нас есть, но боюсь, чтовсе это на приговор мало повлияет.

— Почему вы не потребовали суда присяжных? По российскимзаконам в случае обвинения в особо тяжких преступлениях подсудимый можетнастаивать, чтобы его дело слушалось в суде присяжных.

— Да вы что?! — замахал руками Андрей Андреевич. — Развеможно о таком даже говорить? И заикаться не стоит. Нас сотрут в порошок.Прокуратура только и мечтает о таком процессе. Но вы только представьте себеситуацию: приезжий лезгин жестоко убивает местных жителей, в том числе ребенка,девочку. Присяжные единогласно приговорят его к смертной казни, несмотря на то,что на смертную казнь у нас наложен мораторий.

— Получается, что нет никаких шансов, — подвел итог Дронго.

— Если честно — никаких. Я много слышал о вас как опрофессионале и уважаю ваше решение помочь моему подзащитному. Но у вас нетшансов. Если хотите, послушайтесь моего совета и уезжайте отсюда. Вам необязательно присутствовать на процессе. Мы все равно ничего не сможем сделать.Простите, что говорю вам об этом. Но вы профессионал и должны меня понять.

— Я уже принял решение, — возразил Дронго. — Вы можете меняпоскорее оформить в качестве своего помощника?

Я хотел бы встретиться с Нагиевым до суда.

— Это очень сложно, — вздохнул Андрей Андреевич, — но япостараюсь. У нас, в Ростове, не очень развит институт помощников адвокатов.Здесь не Лондон и даже не Москва.

— Это я уже понял, — кивнул Дронго. — Так куда мне завтраприехать, чтобы оформить все документы?

— К нам в юридическую консультацию. Я поговорю с заведующим,мы что-нибудь придумаем. — Голиков взял со стола портфель и поднялся со стула.— Очень тяжелое дело, — признался он на прощание. — Меня даже соседи упрекают.Мол, защищаю мерзавца, который приехал к нам и перебил всю семью. Мне знакомыесотрудники милиции говорили, что в городе участились случаи нападения напредставителей кавказской диаспоры.

Дронго проводил его до дверей. И уже когда Голиков выходил,спросил:

— Последний вопрос: Нагиев чем-нибудь болеет? Его непроверяли?

— Он сейчас в больнице, — напомнил адвокат, — его едва неубили.

— Нет, я не об этом. У него нет никаких хроническихболезней?

— Кажется, есть язва. И сердечная аритмия. Ну в общем,обычные болячки, которые могут быть у человека. Ничего особенного. Так завтра яжду вас в консультации. До свидания.

— Всего хорошего.

Дронго закрыл дверь и вернулся к столу. Если несчастный Омарвиноват настолько, что даже его адвокат уже не сомневается в этом, то спастимолодого человека будет очень трудно, если не невозможно. Он не успел додуматьдо конца эту мысль, когда раздался телефонный звонок.

Глава четыре

— Здравствуйте, — услышал он незнакомый мужской голос, — этогосподин Дронго?

— С кем я говорю? — спросил он.

— Это не важно. Нам сообщили, что такой известный экспертприбыл в наш город. Нам приятно знать, что вы решили почтить наш город своимприсутствием.

— Слишком высокопарно, — сообщил собеседнику Дронго, — ненужно разговаривать таким высоким слогом, иначе мне придется отвечать вам вподобном же стиле, будто мы испанские идальго. — Очевидно, позвонивший неслышал об испанских идальго, но справедливо обиделся, поняв, что над нимиздеваются.

— Ты не шути, — посоветовал позвонивший, — приехал к нам идумаешь защитить этого черномазого? Ничего у тебя не выйдет.

— Кто со мной говорит?

— Это не важно. Мы тебя предупредили. Убирайся отсюда, здесьтебе не Москва и не твой Дагестан.

Дронго улыбнулся. Говоривший невольно себя выдал: емунеизвестно, откуда именно прибыл Дронго, но он знает, что эксперт приехал попросьбе дагестанской родни обвиняемого. Значит, нужно узнать, откуда в городепоявились такие сведения.

— Я догадываюсь, что меня тут не ждали, — весело заметилДронго, — но мне казалось, что я все же могу рассчитывать на большеегостеприимство.

— Ты много не болтай, — посоветовал позвонивший, — и вообщемотай отсюда. Считай, что мы тебя предупредили. Нам защитники черномазых вгороде не нужны. — И повесил трубку.

Дронго пожал плечами. Нужно будет найти Фатиму, когда онапозвонит, и узнать, кто мог рассказать в Ростове о его приезде. Пока о еговизите знают только Костя Федяков и Андрей Андреевич Голиков. Но не в ихинтересах говорить о каких-то связях с ним. Значит, информация имеет другойисточник.

Было около семи вечера. «Заказать ужин в номер илиспуститься в ресторан?» — размышлял Дронго. Он начал переодеваться, когдараздался новый телефонный звонок.

«Неужели опять этот придурок?» — разозлился Дронго, поднимаятрубку. И услышал знакомый голос.

— Добрый вечер. Это Федяков. Мы с тобой договорились сегодняпоужинать вместе. Я жду тебя внизу, спускайся.

— Сейчас спущусь, — согласился Дронго.

Увидев его, дежурная по этажу улыбнулась.

— Вы надолго? Поздно вернетесь? — осведомилась женщина. Ейбыло лет сорок пять. Слишком большой парик придавал ее приятному лицу нескольконелепое выражение.