Книга Родиться среди мертвых. Русский роман с английского - Ирина Керк

Я задумался над тем, как он всегда умудряется сказать так, что его советы звучат приказами, и пожалел, что, будучи дома, не позаботился связаться с другими газетами. Мистер Эймс вышел со мной из своего кабинета и, проходя мимо окна, выходящего на реку Вангпу, указал на серый японский крейсер, который стоял, как воин, ожидающий команды, и сказал:

— Жаль будет пропустить что-нибудь такое прямо здесь, а? Такие ошибки часто бывают, как вы знаете. Мой совет вам — держаться поближе к реке в течение нескольких дней.

Для меня было ясно, что Япония собирается воевать на севере и вести переговоры на юге. Я хотел объяснить ему, что присутствие гарнизона японских морских пехотинцев еще не обязательно означает подготовку к битве, но меня раздражал его покровительственный тон, и я ничего не сказал. Вместо этого я решил сам отправиться на север через несколько дней. В конце концов, я же все еще находился в отпуске до сентября.

Но оказалось, что нет необходимости гоняться за войной; война пришла в Шанхай тринадцатого августа. Солдаты Императорской Японии высадились на Вузунге[18], приблизительно в десяти милях на север от Шанхая; линкор «Идзимо», символ вызывающих притязаний Японии, бросил якорь в Вангпу, напротив Интернационального сеттльмента.

С крыши Американского клуба я наблюдал, как потоки китайских солдат впитывали японскую сталь. Беспрестанный треск пулеметов время от времени заглушался грохотом орудий, стрелявших с японских кораблей по китайскому берегу. Единственное, что противостояло хорошо оснащенным японским броненосцам, — это пушечное мясо, тысячи и тысячи человеческих тел. Жизнь в Китае стоила дешевле, чем пуля, и смерть часто являлась избавлением.

Я ожидал захватывающего зрелища, а все вокруг казалось таким бесцветным, пока не наступила ночь, и разбомбленные дома в Чапэе и Намтао не начали гореть. Огонь поднимался и освещал нависшие облака, колонны дыма поднимались к небу и благоухали, как фимиам, зажженный богам разрушения.

Но я вернулся в Китай не для того, чтобы наблюдать войну с крыши дома; и на следующее утро я зарядил мой фотоаппарат и отправился в центр города. Я взял рикшу до границы Интернационального сеттльмента и китайского пригорода Нантао и дальше пошел пешком до баррикад. Часовой остановил меня, когда я подошел близко к окопам. С помощью жестов и китайских слов я старался объяснить ему мои намерения. Он продолжал качать головой и указывать в обратную сторону. Я увидел британского солдата через улицу и подошел к нему.

— По приказу китайского правительства, — сказал он, — иностранные репортеры не допускаются в этот район.

Я решил не уходить и дождаться возможности проскользнуть через баррикаду. Тут я увидел китайского редактора, которого я немного знал: он шел в сторону окопов. Я догнал его и спросил, не может ли он достать мне специальный пропуск в китайскую часть города.

— Мое правительство, — сказал он, — не желает брать никакой ответственности за жизнь иностранцев. Вы, коллеги, пишете очень красочные газетные материалы о нашей войне, наблюдая ее с крыши отеля. А теперь вы хотите подвергать вашу жизнь опасности на войне, в которой ваша страна совсем не замешана?

Я принял его объяснение, хотя и подозревал, что спасение иностранных корреспондентов от опасности не являлось единственным соображением китайских властей. Вероятно, им не хотелось, чтобы стало известно, в каком скверном состоянии их армия. В досаде я направился в центр Интернационального сеттльмента.

Угнетающая жара, типичная для шанхайского августа, повисла над городом, и редкие порывы ветра приносили только дым с пожаров в Чапэе. В ту субботу в полдень к постоянным уличным впечатлениям прибавился, помимо обычной толкучки, криков рикш и стонов нищих, еще один новый звук: глухой шум шагов тысяч китайских беженцев, молча идущих тесными колоннами, ища одного — безопасности. Не так давно, в 1932 году, Чапэй уже был местом битвы, и его жителям пришлось бежать. Теперь, как и тогда, они ожидали, что война, которая разрушила их жилища, будет остановлена на границе Интернационального сеттльмента, так как с него начиналась нейтральная зона. С кулями и детишками, привязанными за спиной, они двигались не торопясь. Калеки и старики тянулись тут и там, поддерживаемые молодыми. Надеяться им было не на что. Ожидавшее их впереди, возможно, было много хуже, чем пламя Чапэя.

Некоторые просто сидели на тротуаре или толпились у стен зданий, крепко держась за свое последнее имущество: сверток циновки, петуха со связанными ногами, пустую чашку для риса. Я сделал довольно много фотографий этих беженцев и составил в уме несколько заголовков: «Жертвы необъявленной войны», «Лицо безропотности», «Китай уже на коленях?».

Меня охватило вдохновение, и интересная статья стала формироваться в голове. Я вынул записную книжку и записал несколько мыслей.

Над головой послышалось жужжание самолета. Я посмотрел вверх. Ослепленный солнцем, я ничего не увидел. Вдруг взрыв и колебание земли бросили меня на колени; я почувствовал страшную боль в ушах, вкус пыли во рту, закрыл лицо руками и прижался к мостовой. Минуту я слышал звук падающего булыжника и разбитого стекла, когда второй взрыв заглушил все другие звуки. Удушающая тишина последовала за взрывом. Человеческий плач и стон заполнили тишину. Я заставил себя подняться. Среди лежащих недвижно и дергающихся в конвульсиях были и те, кто уцелел. На дороге горел автомобиль. Мертвый кули сидел на своей поломанной двуколке, обнимая подушку. Я поскользнулся на луже крови и упал на стену. Держась за стену, стараясь избегать тел убитых, я пошел дальше. Маленький ребенок полз на животе передо мной. На вид ему было меньше двух лет. Он запнулся, повернулся на спину и уставился в небо. Я уронил фотоаппарат, поднял ребенка и понес его на руках.

Я шел в сторону отеля «Палас»; в моем затуманенном мозгу маячила надежда, что там я найду помощь ребенку. Но «Палас» уже не был убежищем. Бомба пробила его крышу, и вестибюль этой фешенебельной гостиницы был забрызган кровью не меньше, чем улица у входа. Ни доктора, ни медсестры не было. Раненые беспомощно лежали на полу или повалившись в кресла.

Я опять вышел на улицу, не совсем сознавая, что делаю. Кто-то схватил меня за плечи. Это был молодой китаец, студент, судя по его синей студенческой форме.

— Китай никогда не сдастся, — крикнул он мне в лицо.

Я хотел вырваться от него, но не мог.

— Ваша очередь придет, — закричал он опять и исчез в толпе, но его голос долго звучал в моих ушах.

Я повернулся опять в сторону отеля и увидел моего коллегу, корреспондента «Нью-Йорк дейли», который провел двадцать пять лет в Китае. Его одежда была обрызгана кровью, но он не казался озабоченным.

— Настоящий спектакль, не правда ли? — спросил он весело. — Если тебе хочется набрать действительно интересной информации для репортажа, беги в «Нью вёлд — эмьюзмент парк»[19], там настоящий ад.