Книга Родиться среди мертвых. Русский роман с английского - Ирина Керк

Я впервые встретился с фамилией Базаров, когда мне было семнадцать лет. Русская женщина, которая была прислугой у нас в Сан-Франциско, подарила мне на Рождество роман Тургенева «Отцы и дети» в английском переводе. Я сразу же увлекся главным героем, который ни во что не верил, но, несмотря на это, хотел, уничтожив все верования и традиции, построить новый мир, хотя сам не знал какой именно. Да и не только бунтующая натура Базарова заинтересовала меня. По сравнению с интенсивностью чувств всех героев романа, отсутствие страстей во мне самом стало казаться мне большим недостатком моего характера. Я тогда же решил, что каждое поколение должно создавать свои традиции, и намеревался сам придумать какие-нибудь новые, возбуждающие идеи. Но жизнь моя текла в ухоженных берегах и никак не подталкивала к бунту.

Я мало что помню о женщине, которая подарила мне «Отцы и дети», кроме того факта, что она была беженкой из России после революции 1917 года. Я часто слышал, как мать шептала своим гостям за столом, что наша прислуга из аристократической семьи, но я никогда не мог в этом убедиться, так как сама женщина редко говорила о своем прошлом. В то время это меня не интересовало, и я ее ни о чем не расспрашивал. Вечером я иногда заходил к ней в комнату пить чай. И хотя я несколько раз просил ее называть меня просто Ричардом, она продолжала обращаться ко мне «мистер Сондерс». По прошествии времени эта почтительность перестала казаться мне странной, потому что в ней было какое-то теплое участие.

Я всегда любил читать, и полки с русскими книгами в ее комнате невольно манили меня к себе. Но когда она пробовала мне рассказать, что было в этих книгах, это казалось мне слишком сложным и запутанным. Во время Великой депрессии мама должна была справляться по хозяйству без посторонней помощи; и я больше никогда не встретился с этой русской женщиной, хотя книга «Отцы и дети», которую она мне подарила, до сих пор хранятся у меня.

Когда в 1931 годуя окончил колледж с дипломом по журналистике, мой дядя, банкир, посоветовал мне поработать несколько лет за границей, пока страна «не придет в себя и не возьмется за ум». С его помощью я был принят на службу в качестве репортера в большую английскую ежедневную газету в Шанхае. Отец думал, что впечатления нескольких лет жизни в Китае расширят мой кругозор и будут полезны мне в будущей карьере; и только мама беспокоилась насчет заразных болезней, войн и других аспектов жизни, которые она называла социальными.

Мое представление о корреспондентах всегда было связано со шляпой, плащом-пыльником с поясом, мартини-коктейлями, дальними странами и загадочными женщинами. Вращаться в их компании, пить джин в баре с сомнительной репутацией, одновременно записывая услышанное на бумажной салфетке, к тому же все это на фоне азиатского делового центра, казалось мне весьма экзотичным. Это была мечта, но я никак не смел надеяться, что она может сбыться в мои двадцать четыре года. И вот, когда я стоял на палубе «Президента Кливленда» и смотрел на бесцветные небоскребы, построенные вдоль набережной шанхайской гавани, и слышал крики кули[1]в их сампанках[2], и ощущал влажный запах реки Вангпу, меня охватило чувство, что жизнь моя только начинается.

Я много слышал о таинственном Китае и, между прочим, и о том, что ни один здравый человек добровольно не рискнет поехать в страну, где опиум — главный продукт потребления и где у проституток есть свои боги, которые их защищают. Но я был намерен сам набраться впечатлений и составить свое собственное мнение. И все же, стоя на борту парохода, трудно было сопоставить представление о Китае, которое жило в моем подсознании благодаря книгам и лекциям профессоров, с приближающимися высотными зданиями, широкими бульварами, парком вдоль берега и статуей огромного Черного ангела с крыльями, распростертыми над городом, большинство населения которого верило в злых духов.

Шанхай, основанный до рождения Младенца в Вифлееме, пережил много династий и впитал много крови. Шанхай пережил императоров, военачальников, иностранных завоевателей, внутренние перевороты и восстания. Везде я видел следы вторжения западной культуры и хотел знать, как скоро этот удивительный город переживет и нашествие Запада. В эту первую ночь в Шанхае, когда я остался наконец один в номере гостиницы и попробовал мысленно нарисовать образ города, что-то серое с яркими красными, зелеными и синими полосами предстало предо мной, как на картине Леже[3]. Спустя несколько месяцев расплывчатые формы: красные, зеленые и синие — превратились в очертания роскошных кафешантанов и освещенных неоном улиц, серое стало лицами нищих, в большинстве апатичных, но не озлобленных и не ищущих другой жизни.