Книга Неснятое кино - Виктор Шендерович

Артюхин, открыв рот, стоял под вспышками блицев.

– Николай, – настаивал корреспондент, – мы понимаем ваше состояние, и все-таки: буквально несколько слов для миллионов телезрителей.

– Я, это… – сказал Артюхин. – В общем, я не хотел…

– Не хотели выходить из тюрьмы? – захлебнулся в восторге корреспондент. – Вы считали нужным продолжать борьбу в заключении?

Артюхин, тревожно моргая, смотрел на говорящего, а того уже оттесняли в сторону.

– Господин Артюхин, – с акцентом встрял несоветский, – собираетесь ли вы основывать свою партию?

Артюхин в ужасе отводил руками микрофон, а вокруг кипела толпа, и люди тянулись, мечтая пожать его руку или потрепать по плечу.

– Спасибо, спасибо вам! – кричал, прорвавшись, какой-то всклокоченный очкарик.

– За что? – интимно спросил Артюхин.

– Вы поддержали мою веру в рабочий класс! Еще Плеханов писал в письме к Засулич…

Тут на очкастого с ревом наехала группа на мотоциклах, и первый мотоциклист, весь в коже и металле, коротко сказал:

– Садись.

– Вы кто? – спросил уже насмерть перепуганный Артюхин.

– Панк-группа «Черепок», – представился кожаный. – Тусуемся, лысому бюсты бьем. Полный торчок, Колян! Забирает не хуже дихлофоса. Летс тугезер, мы фор ю пару лысых заныкали.

– А? – спросил Артюхин.

– Пипл не врубается, – констатировал кожаный. – Пьер!

Пьер с соседнего мотоцикла вынул из-за пазухи маленького – в полный рост, с традиционно протянутой ручкой – Ленина и кинул кожаному. Тот, поймав на лету, всучил статуэтку остолбеневшему Артюхину.

– Спасибо, – пересохшими губами прошептал гегемон, с ужасом глядя на виновника всех своих несчастий.

– Гаси его, козла, – сказал кожаный.

– Не надо, – попросил Артюхин.

– Гаси, – сказал кожаный.

– Чего там, все свои! – крикнул Артюхину очкарик. – Гас и!

Виновато улыбаясь, Артюхин поглядел вокруг. Общественность ждала. Артюхин разжал руки, и раздался уже традиционный звук. Все бешено зааплодировали, и звуки оркестра перекрыл торжественный рев моторов.

Гиви Сандалия открыл глаза и осторожно сел. Сидел он посреди незнакомой квартиры, в которой кто-то мычал.

– М-м-м! – неслось из-за двери туалета. – М-м-м!

Гиви потряс головой. Он не помнил, как оказался здесь, и не мог понять, кто мычит.

Гиви встал, по стенке осторожно подошел к двери туалета и попросил:

– Еще что-нибудь скажи.

– М-м-м! – замычали изнутри и перешли на вторую октаву: – М-м-м!..

Гиви вспомнил.

– Сейчас открою, – сказал он, – только ты потом обратно не просись.

– М-м-м! – завопила старуха.

Гиви щелкнул замком.

– Ку-ку, – сказал он и подмигнул.

Старуха молча вытаращила глаза.

– Вот и я, – сказал Гиви.

– М-м-м? – не поняла старуха.

– Не узнает, – констатировал Гиви и надел кепку. – Так – узнаешь?

Старуха сказала:

– М-м-м?

– Ага, – подтвердил Гиви и поинтересовался: – Ну что, будем говорить или будем мычать?

Вахтанг сидел в машине, как Наполеон под Аустерлицем. Мимо, под равнодушными взглядами дежуривших вдоль дома грузин, пробежал одинокий спартаковский фанат, за ним протопотала толпа милиционеров.

– Пора, – сказал Вахтанг, поглядев на часы, и кивнул стоявшему возле машины брюнету.

Звонить брюнеты не стали, а с разбегу вынесли дверь в старухину квартиру. Глазам их предстало дивное зрелище. Старуха давала показания на унитазе, привязанная к водосточной трубе.

– Таксистов тоже он посылал? – спрашивал Гиви.

– Троцкистов? – тихо ахнула старуха. – Он. Кому ж еще. Такой бандит. В туалете меня запер!

– Ясно, – сказал Гиви. – Значит, одет как ветеран?

Старуха судорожно закивала.

Группа патриотов с транспарантом «Спасай Россию!» гнала Джона О’Богги по столице нашей родины. Джон утирался на бегу тюбетейкой, страшно хромал и приговаривал «Fuck». Рядом с ним от патриотов бежали: пять евреев, три армянина, два калмыка и негр. Негр, оборачиваясь и зверски сверкая белками глаз, кричал патриотам волшебные слова «Патрис Лумумба».

Они влетели в подземный переход и выскочили с другой стороны на группу дискутирующих граждан у редакции «Московских новостей».

Увидев хоругви и лица патриотов под ними, половина дискутировавших тут же дала стрекача. Другая половина, придя в себя, бросилась за ними в погоню. У стендов, прилепившись носом к газете, остался только близорукий и глуховатый старичок. Дочитав газету, он обернулся, повертел вдоль опустевшей площади явно нерусским лицом и спросил:

– А что, все уже уехали?

Джон О’Богги, обмахиваясь тюбетейкой и держась за сердце, сидел за углом в компании трех евреев. Левая щека его дергалась в тике. Вид у бывшего суперагента был, мягко говоря, не товарным.

– Азохн вей, – сказал тоскливого вида еврей средних лет. – Как мне надоели эти цоресы.

– А что ж ты не уехал? – спросил его другой.

– Я ждал, когда ты, – ответил первый.

– А я – когда ты.

– Скажите, – тяжело дыша, обратился к О’Богги третий еврей, – а что: вашу нацию тоже бьют?

– Какую? – спросил О’Богги. Щека продолжала дергаться в тике.

– Ну, вашу, – тактично повторил еврей.

– Бьют, – сказал О’Богги.

– Вас-то за что? – искренне удивился еврей.

– Не знаю, – ответил О’Богги и осторожно взглянул за угол. – Кажется, тихо…

В этот момент в воздухе что-то засвистело. Едва агент успел залечь, как посреди улицы что-то взорвалось, и с бульвара на Тверскую повернула колонна тяжелых танков. Громыхая, они поехали прямо на них, сверкая свежей надписью на броне «ЦСКА – чемпион!».

Джон О’Богги охнул и, петляя и припадая на одну ногу, побежал прочь.

Сзади лезли на стенку евреи; высовываясь из канализационных люков, стреляли по танкам из рогаток спартаковские фанаты, пританцовывали невесть откуда взявшиеся кришнаиты, но всего этого О’Богги уже не видел.

Забежав в общей суматохе за угол дома, он поставил чемоданчик на тротуар и устало привалился к стене. Немного отдышавшись, Джон вынул из брючного кармана трубочку валидола, вытряхнул на ладонь белую таблетку, положил под язык и прикрыл глаза.