Книга Пес - Александр Покровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А ну давай назад, «вдумайтесь»!
– А как же я теперь его назад отдам, что они скажут?
– Они скажут, что ты ящик свистнул, философ!
– Тащ ка! Я потом все отдам!
– Сейчас!
– Ну можно потом?
– Нельзя!
– Эх… – Дима огорчен и пока сопротивляется. – Все же воруют! Вон интендант домой вчера целый портфель тащил!
– Я те не интендант!
– Тащ ка! Ну что вы, в самом деле!
Ящик вместе с Димой уплывает назад в отсек. Именно в этот момент я, усмехнувшись, и думаю о том, что мне нравится ящик как конечный продукт нашей цивилизации.
Два дня на меня Дима дуется, а потом притаскивает какую-нибудь электронную плату и снова счастлив.
Блин! Я стою на второй палубе третьего отсека и чешу себе ту часть тела, что у всех нас называется затылком.
Автономка, тридцатые сутки, подводное положение. Тремя компрессорами снимается давление воздуха в лодке. Давление снимается уже час.
Я смотрю на кислородный газоанализатор.
Давление воздуха в лодке надо снимать регулярно, потому что в автоматике применяются воздушные клапаны, и при переключении они сбрасывают воздух в помещения подводной лодки.
Оттого и возрастает давление. Оно может дорасти до 890 миллиметров ртутного столба, а потом уже автоматика будет работать со сбоями. Вот поэтому и включают компрессоры. За час они снижают давление до 690, а потом – всплытие на сеанс связи и определение места, после чего из-под воды поднимается шахта ПВП (подача воздуха под водой) и через нее внутрь лодки засасывается воздух, а компрессоры все работают и работают – набивают наши баллоны ВВД (воздуха высокого давления).
Вот такая организация.
А на кислородный газоанализатор МН-5125 я смотрю потому, что эта зараза бурно реагирует на столь быстрое снятие давления тем, что у него стрелка падает просто на глазах.
Падает она до пятнадцати процентов кислорода. На самом деле кислород никуда не делся, просто у нас такой прибор.
А в техническом описании на это чудо техники написано, что оно «устойчиво работает и не реагирует на перепады давления» – вот сволочь!
А стою я здесь и жду, потому что сейчас мимо может пройти наш командир. Он как увидит это падение, его кондратий может хватить. Вот для этого я и стою – чтоб, значит, поддержать падающее командирское тело.
Причем объяснить что-либо командиру нельзя. Не поймет он. У него с арифметикой плохо. Мне кажется, даже если я ему доложу, что дважды два – четыре, он мне на это скажет: «Как четыре? Почему? Почему вы мне не доложили вовремя? Все тихушничаете здесь! Стоите! Все сами пытаетесь! А сами-то! Ни хрена не можете! Почему я только сейчас об этом узнаю?» – ну и так далее. Больной он у нас.
Я с группой командования вообще ни о чем не разговариваю. За десять лет я сменил четырех командиров, и всегда одно и то же.
Поэтому сейчас мой мичман Черняков Геннадий Константиныч пройдется и поставит все приборы на штатную проверку от ВСД (воздуха среднего давления). Там давление нормальное, и приборы придут в себя. Константиныч, собака, возится.
– Константиныч! Ты где там? – кричу я в глубь своего поста.
– Сейчас! Уже иду! Никто не видел мою отвертку?
Опять, мудак, свою отвертку потерял.
И вот я дождался – через переборку в третий перелезает командир. Он торопится на сеанс связи. Сейчас объявят «тревогу», и будет всплытие.
Командир, конечно же, увидел меня и повисшую стрелку моего газоанализатора.
– Что у нас с кислородом, начхим?
– Ничего особенного, товарищ командир!
– Как это «ничего», он же падает!
– Это давление снимается!
– Я знаю, что оно снимается! Почему у вас при этом кислород по отсекам падает?
Ну что ему сказать? И тут меня осенило:
– Товарищ командир, дело в том, что выброс дозаторов кислорода у нас приходится на среднюю палубу, а при снятии давления компрессоры забирают воздух именно с нее – у нас же захлопки не справляются, и мы открываем переборочные двери, а они все на средней палубе. Вот с нее весь кислород и забирает. Компрессор.
В глазах командиру немедленно тухнет зловещий огонек. Неужели до него дошло?
– Что нам делать? – говорит он поникшим голосом.
Фу! Вот ведь как! Объясни я все, как оно есть, – и на меня наорали бы, а тут хуйню какую-то сказал – и такое взаимопонимание!
– Ничего не надо делать, товарищ командир! – сказал я с большим человеческим достоинством в голосе. – Установка справится. Все придет в норму через пятнадцать минут!
– Доложите через пятнадцать минут! – бросил мне на ходу командир.
– Есть! – ответил я.
Когда командир исчез в центральном, я вошел на свой пост. Константиныч все еще искал свою отвертку.
– Где ж она? Только что здесь была!
– Меня чуть не кастрировали сейчас из-за твоей отвертки! – набросился я на него. – Хоть раз в жизни можно все сделать заранее?
– Есть! – заметался мой мичман. – Уже нашел!
– У нас пятнадцать минут!
– За десять все сделаю!
Через пятнадцать минут я доложил командиру, что кислород мной приведен в норму.
Начальник нашего штаба Никита Иванович Протасов по кличке Бывалый, опытный моряк, подводник и гроза морей, без шила не мог. Выпивал по графину в день.
«Как это?» – спросите вы, на что мы вам ответим: «Так это!» – «Неужели он после этого был жив и здоров?» – это снова вы. – «Конечно!» – это снова мы. – «Так ведь это же чистейший спирт?» – «Ну!» – «Два литра!» – «Ну!» – «Каждый день?» – «Ну!»
И после этого он успешно руководил нашим штабом. Он даже шутил иногда. Вызовет кого-нибудь в центральный пост в подводном положении и начинает шутить.
Сначала он говорит ласково, а потом вдруг как рявкнет, а потом – опять ласково.
После чего ему и наливали графин.
А однажды мы у пирса стояли, и он к нам прибыл проверять нашу готовность к выходу в море. Ему тут же налили, и он немедленно выпил. Чуть-чуть.
Потом он еще выпил, и опять – чуть-чуть.
Потом еще.
Через два часа, пока шла проверка, он осилил весь графин, после чего он рухнул навзничь.
Как олень, задевая за стенки рогами.
А вокруг сейчас же забегали-забегали:
– Доктора! Доктора!!! И кислород!
Прибежал доктор и кислород – а он не очнулся. Лежит, дышит – слюни, сопли.
