Книга Читать не надо! - Дубравка Угрешич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ха-ха-ха! — расхохоталась агент. — Любители малолеток…
Сотрясаясь от смеха, она кинула взгляд на часы и протянула мне руку. Я протянула ей свою. И тоже взглянула на часы. У меня оставалось две минуты, чтоб дойти до кабинета г-на Игрек.
— Так, говорите, эссе?
— Да, — кивнула я.
— Просто — «эссе» и все?
— А что?
— Да то, что вы так небрежно бросили «да», будто все само собой разумеется.
— Не понимаю…
— Будто предлагаете мне какие-то стихи и даже не краснеете! — сердито фыркнул редактор.
— А что вы имеете против стихов?
— Вы что, с Луны свалились? Да не продаются стихи! Безнадежно. Кстати, эссе тоже.
— О-о-кей, — кротко выдохнула я.
— Почему бы вам не переделать ваше эссе в документальную повесть?
— Как-как?
Тут в кабинет вошла моя коллега литераторша, эксперт по бушменам. Я вышла, так и не узнав, что редактор имел в виду под документальной повестью. У меня оставалось всего две минуты на поиск кабинета редакторши — г-жи Зет. В коридоре я наткнулась на рыдающего философа:
— Ну, как можно изложить моего Конфуция за пять минут? Как?
В целом базар завершился на оптимистической ноте. Ярчайшие представительницы интеллигенции, научной и ненаучной, хлынули в вестибюль и жадно накинулись на крекеры, сыр и белое вино. С полными ртами они обсуждали свои встречи с известными редакторами и агентами. Что же до редакторов и агентов, то они выбрали себе светило в лице специалистки по дельфинам.
Рейчел, эксперт по дельфинам, бросила мне как бы между прочим:
— Я целых семнадцать лет изучаю дельфинов, теперь вот издатели хотят, чтобы я свои потом и кровью добытые знания материализовала в прибыль. Как мне быть?
— Действуй, Рейчел! — посоветовала я. — Материализуй! На благо своих дельфинов.
Через несколько дней я встретила Эллен, эксперта по психоанализу в искусстве.
— Знаешь, — сказала она, — этот базар многому меня научил. Для тебя это, может, не так очевидно, ты из Восточной Европы, но мы здесь обязаны коммерчески мыслить. В противном случае нас никто не издаст. Поэтому я решила изменить тему. Или, по крайней мере, добавить главу про психоанализ у животных. Разумеется, в сфере искусства. Как ты считаешь?
— Не стоит оправдываться, Эллен, — сказала я. — После всех этих встреч я тоже решила изменить название своего нового романа.
— И как же ты его назовешь?
— «Дельфины, которых я знала и любила!»
1996
Иногда он грустно думал: «Почему?», а иногда: «По какой причине?», а иногда он думал даже так: «Какого усе отсюда следует вывод?» — и неудивительно, что порой он вообще переставал понимать, о чем же он, собственно, думает.
Один из наиболее устойчивых стереотипов представителей западной демократии — это представление о народах бывших прокоммунистических систем как о массах, лишенных права на личную свободу. Теперь, когда коммунистические страны расколошматили, как дешевые чашки, самое время покончить и со стереотипами в их отношении, хотя нет ничего труднее, чем избавляться от стереотипов. Со стереотипами нам веселее живется.
Лозунг Максима Горького «Человек — это звучит гордо!» посильней, чем Великая французская революция, всколыхнул самосознание восточноевропейских масс. Всякий представитель западной демократии, когда-либо посетивший одно из бывших тоталитарных государств, подтвердит, что многое там его озадачило. Обычно первый опыт коммунистических взаимоотношений приобретался в ресторане. Наши западные друзья, несомненно, запомнили мрачного вида официантов, что-то грубо сквозь зубы шипевших в ответ на просьбу посетителя, резким взмахом салфетки грозя смазать его по физиономии. Они помнят часы голодного ожидания вожделенного заказа и то, как неистово напрягались их нервы, прямо как перед причастием. Помнят, как они в ужасе недоумевали, почему официанты ведут себя совсем не как официанты и почему продавщицы в магазинах (те, что наорали на них, после того как они покорно отстояли три часа в очереди) ведут себя совершенно не как продавщицы. Почему? Да потому, что идея всеобщего равенства в этом мире чисто коммунистическая, потому, что и официант, и продавщица с молоком матери впитали лозунг: «Человек — это звучит гордо!» Клянусь, эти официанты в свободное от работы время писали романы и ощущали себя скорее прозаиками, временно работающими в сфере обслуживания, чем официантами. Ну, а продавщица из магазина в свободное время писала картины и мнила себя Рембрандтом на временной работе.
В бывшей Югославии (хотя, возможно, и некорректно приводить в качестве примера страну, которая сгинула) существовал Союз югославских писателей, а параллельно — Союз югославских непрофессиональных писателей. Президентом последнего был профессиональный электрик. Откуда я это знаю? Прочла один из его романов, притом с огромным удовольствием.
Сегодня все эти страны строят у себя, как по учебнику, ~ посткоммунистическую демократию. Официанты теперь действительно официанты; они вам вышеупомянутой салфеткой, если надо, и ботинки отполируют. Продавщице в магазине и в голову не взбредет хамить; напротив, если она не занята, то и без всякой просьбы предложит вам кучу услуг.
Между тем лозунг «Человек — это звучит гордо!», похоже, двинул на Запад, где и укоренился. Как-то показывали по телевизору интервью с одной проституткой. «Я не проститутка! — утверждала проститутка. — Я активистка сферы наслаждений!» Потом мне попалось интервью с Радованом Караджичем, тем самым, который уничтожил целый город Сараево: «Я не чудовище, я — писатель!» — убежденно говорил Караджич. По телевизору показали двенадцатилетнего мальчишку, книжку которого только что опубликовали. «С ранних лет я уже знал, что буду писателем!» — уверял он.
Что тут скажешь; жизнь в мире литературной демократии здорово пошатнула мою уверенность в собственных силах. Я уже не понимаю, какая у меня профессия. Не понимаю, кто я и как мне дальше быть.
Поверьте, на Парнас меня совсем не тянет. Как-то не хочется толкаться там с кухарками и электриками. Разумеется, ничего против кухарок и электриков я не имею. Все мы равны; человек — хоть кухарка, хоть электрик, хоть писатель, — это звучит гордо. Но Парнас сделался дешевым профсоюзным домом отдыха, а у меня уже скопился некоторый опыт подобного коллективного гедонизма. Не хочу я, в самом деле, жевать, закусывая сухариком, макароны со скудным мясцом совместно с пишущим романы шофером. И на Олимп меня тоже калачом не заманишь. Там сейчас как раз толкутся новоиспеченные ~ боги, суперписатели, литературные магнаты, голливудские Прусты — баловни муз, все эти усердные труженики литературной индустрии.
И вдруг прямо в разгар личностного кризиса меня, как гром среди ясного неба, пронзает мысль: а ведь и я — активист, и, по сути, им всегда и была. Ночи напролет я проводила вместе с Шекспиром, Гете, Толстым, чтобы хоть как-то проникнуть в тайны своей будущей профессии. Я потела над Джеймсом Джойсом, только чтобы овладеть самыми изысканными литературными навыками. Ложилась в постель с множеством писателей, даже и с русскими, даже одновременно с двумя, с Ильфом и Петровым, чтоб научиться сладким приемам обольщения. Я спала с Дюма, с Рабле и с Гашеком, желая познать, как добиться наивысшего художественного удовлетворения. Множество ночей я провела с множеством людей и готова была спать с кем угодно: со стариками, женщинами, детьми и геями. Виктором Гюго и Мариной Цветаевой, Артюром Рембо и Оскаром Уайльдом.
